К тридцатилетию железнодорожной катастрофы на перегоне Аша – Улу-Теляк, Башкирия.
04.06.1989.
Башкирская АССР. 1710 км Транссибирской железнодорожной магистрали.
Крупнейшая железнодорожная техногенная авария в СССР. Два пассажирских поезда: № 211 «Новосибирск-Адлер» и № 212 «Адлер – Новосибирск».
Погибших – 575. По другим данным – 645. По третьим данным – 780.
Раненых – более шестисот.
Причина: из расположенного неподалеку продуктопровода случилась масштабная утечка газово-бензиновой смеси, образовав в низинках у насыпи т.н. “газовое озеро”. Что спровоцировало взрыв – возгорание, искра, сигарета – достоверно не известно. Мощность взрыва оценивается в 300 тонн ТЭ.
Важное замечание.
Незадолго до написания оного ко мне обратились несколько изданий, очень разных, но известных. Двум я дал письменные интервью, довольно большие. Последующим уже нет. Просто было уже довольно, хватит. Не хотелось превращать это в конвейер, просто решил вместо этого написать сам, здесь, все что помню. Конечно же, эти два издания использовали очень небольшие фрагменты, хотя речь вроде шла о большем. Конечно же, я сразу понимал, что так и будет – есть ведь и другие очевидцы. Но ради справедливости полные тексты данных интервью приводятся ниже. В частности можете увидеть, что их заинтересовало, что они выбрали и чего выбирать не стали.
Интервью изданию “Настоящее Время” 20.05.2019 (полный текст)
Интервью РИА “Новости” 28.05.2019 (полный текст)
Ранее об этом не писал, никогда.
Предисловие.
Прошло тридцать лет. За это время произошли такие кардинальные события, перекроившие души, границы, нравственные нормы, что невероятно, как это много, если вдуматься. СССР больше нет. Седины полголовы. Тридцать лет! Для журналистики же это равносильно длине жизни. В самом деле, карьеру на этом поприще строят и за меньшее.
Никто из журналистов за эти тридцать лет ни разу не обращался ко мне по этой теме. Чтобы вы понимали правду: журналистам изданий разного толка в действительности плевать на эти события. Они вспомнили об этом только потому, что дата круглая и событие большое. Да и то, вряд ли выделят много места, а потом тема быстро уйдет в подвал. Так же быстро уходит в подвал тема Чернобыля, например. О нем просто чаще вспоминают, тема более глобальная.
Здесь я расскажу покадрово весь тот первый ужасный день. Не все, только то, что видел я сам, а всего не видел точно. Не факт, что все остальные испытывали то же, что и я, поэтому это просто мнение и ощущения одного человека. И, конечно же, мне и моим сослуживцам досталось далеко не хуже всех. Опять же, надо понимать: мы по большому счету были исполнителями на каком-то своем месте. Как и многие другие ликвидаторы. Но, так же как и остальные, мы старались сделать все, что могли.
В тексте будут упоминаться некоторые подробности военного городка, службы. Не вижу в этом какого-то криминала – часть давно расформирована. Но номера называть не буду, извините.
И главное: кто-то может быть с чем-то не согласен. Но именно так я помню и вижу все это, нравится это кому или нет. Какие-то детали стерлись, может что-то местами додумано. Память коварна. Но как есть – так есть. Это пристрастно и я никого не прошу верить безоговорочно. Иначе и писать не стоило.
ШМАС.
Уфа, Карл Маркс урамы, 63. Две недели, уже две недели во втором городке. Конечно учебка не сахар, с гражданки. Второй взвод первой роты, в целом нам повезло. В первом взводе ихний взводный – мужик с фантазией. Впаял, помнится каждому из своих по пятьдесят нарядов (от имени министра обороны) вне очереди – за «паровоз», это когда солдаты вдруг начинают чеканить об асфальт только одну ногу, как правило левую. Это такая форма протеста. По сути мы еще недосолдаты – не приняли присяги даже. Комплектация части еще не закончена, привезли парней из Питера, из Узбекистана, накануне прибыли читинские, не помню даже, успели их остричь или же так и поехали лохматыми. Осталось ощущение в памяти, что они проехали по тому злополучному месту буквально за несколько часов до…
В общем, такой пока детский сад со строевой, физо, какими-то терками-земелями-дружбанством-подколами, как обычно сходятся люди. В учебке «дедовщины» быть не может, кадры меняются раз в полгода, пытавшихся быковать еще остававшихся «спортсменов» наш «замок» (замкомвзвода) сержант Ким выгнал добрым словом и ссаными тряпками. Умел убеждать так, что поверишь безоговорочно.
В общем, спокойные вечера, «воспитательные» отбои за 5 секунд, когда ты уже раздетый у табурета и напрягся. Примерно такие же подъемы, когда тебя будят минут за десять до официального времени дабы погонять и приучить одеваться быстро. А потом раздеваться и падать назад в койку. А потом снова «рота, подъем». Ну и, конечно, классика: «спичка горит 45 секунд!» То есть нормальное легкое выжигание мозгов, после чего в твоей жизни надолго остаются люди в одинаковой одежде и с примерно одинаковыми занятиями.
Подъем.
Вскакиваешь от врывающихся в голову из ниоткуда уже привычных криков сержанта и грохота сотен ног об пол, визг пружин, все это сливается в едином гуле, очухиваешься уже у табурета, портянки к тому моменту наматываются сами собой, как только ноги в сапогах, считай полдела, можно посмотреть на часы. Если шесть, значит туда-сюда кувыркаться уже не будем.
На часах – четыре. Или даже без чего-то четыре.
Тогда вспоминаешь, что крик сержанта звучал немного иначе, чем обычно.
– Рота, подъем! Боевая тревога!
На зарядку не выводят, одеваемся полностью, застилаем койки. Между тем дневальный со взводным с фонарем зачем-то открывают оружейку, уходят туда.
Понятно, мы на измене. Ранний подъем, присягу не приняли, тем не менее зачем-то проверяется оружие. Ствол, что ли украли… Или война началась… Хрен знает. Просто стоим возле коек, ждем.
Команда: получить противогазы. Оружие не выдают. Яснее не стало, но войны, похоже, нет. Уже лучше.
Далее без лишних разговоров строиться и бегом в первый городок, основной, там главный плац. Кажется даже был организован быстрый завтрак, не уверен, правда, могу уже путать, были и другие кризисные побудки. В общем, батальон выстроен. Не помню, сколько времени. Вроде только рассвело тогда. Или рассветало.
Следует команда грузиться в автобусы. Получили сухпай – по две коробки на лицо. Кубические такие, серый картон, этикетка. Все в СА видели такие. Не помню каких-то речей, думаю, к тому моменту наше начальство и само не знало толком, что происходит. Или считало информацию непроверенной. Сужу по тому, что мы ведь вообще не знали, куда едем и что будет. Стали пытать сержантов – те ни в какую.
Автобусы выехали за пределы Уфы и в какой-то момент на горизонте заметили столб дыма. Видно далеко, июньское утро, ни облачка. Черный дым такой, плотный. Поднимается по узкому конусу и уже где-то высоко расплывается в небольшую шляпку. Так или иначе, двигались примерно на него, он мог быть то левее, то правее, но был всегда впереди по курсу и приближался.
А еще на заднюю площадку автобуса помимо наших коробок погрузили еще горку таких же сухпаев, про запас. И тогда стало понятно, что никто не знает, сколько времени все это займет. Просто так запас не берут. И дым вдали – определенно ничего хорошего.
Когда выехали явно на второстепенные узкие дороги, местами стали попадаться грунтовки, Ким раскололся. Но только на одно слово.
Авария. С оговоркой «кажется».
Но точно никто еще ничего не знал. У одного из сержантов, вроде, был радиоприемник, новости хранили молчание.
Катастрофа.
Приехали. Небольшая низинка, трава местами по пояс, где-то уже здорово примятая сотнями сапог. Роса. Запах негородского воздуха. Дорога – то ли поворот, то ли тупик, в общем – пятак. Кажется на пятаке были какие-то небольшие строения, хотя могу ошибаться. Дальше пешком. Насыпь уже видно, обгорелые деревья пока не особо бросаются в глаза – далеко. С этой стороны лес пострадал куда меньше, тем более высокий холм, густые кусты и зеленый край с ближней стороны леса частично скрывают пока то, что дальше.
Мы по-прежнему ничего не знаем толком. Но раз привезли к железной дороге и дым – оттуда, значит, наверное, крушение поезда. Что тут еще думать. Насыпь далеко и отсюда ничего не видно.
Техники еще особо нет. Водовозка – цистерна с водой, трактор. Пара бортовых машин. Наши «Икарусы» поодаль. Цепочка людей в обе стороны. Больше в памяти ничего не осело. Может и были, но не помню.
Далее нас сразу переформировали из взводов в что-то типа звеньев или рабочих бригад. Никто никого не строит, командный голос не вырабатывает. Все делают то, что и остальные. Сержанты общаются с местным руководством, с военными других подразделений, потом направляют нас, каждого на свой участок.
Поднимаемся на насыпь. Не толпа, но люди есть: курсанты какие-то, гражданские попадаются. Так получилось, что общая картина открывается по мере подъема. Обзор сначала закрывал холм, зелень, там она еще чуток оставалась, за которой начинают просматриваться большие черные проплешины, упавшие деревья, в целом картину разобрать еще нельзя. Начинают попадаться первые обломки. Запах гари, он все сильнее. А потом, когда поднимаешься на самый верх, где полотно – тогда только твоему взору открывается все это… Когда взгляду становится видны обе стороны от «железки».
Железная дорога – очень личное для меня, фактически на ней прошло мое детство. То пробки плющишь на рельсах, то куски серы, просыпавшейся из вагонов, собираешь. Запах на рельсах особенный, пряный. Тогда много еще шпал в нашем депо было пахучих – деревянных, пропитанных… Полынь на обочинах в жару разносит горький аромат, воздух струится прямо вверх от рельсов… По рельсам ходили купаться, обирать одичалые заброшенные сады, за грибами… В общем, есть в этом своя атмосфера, которую невозможно перепутать ни с чем. Близкая родная среда, можно сказать.
А тут видишь, что от этого личного теплого лампового ощущения не осталось вообще ничего. Все разодрано в клочья. Рельсы от неведомой силы изогнулись огромными дугами. Это был ад, когда все случилось. Повсюду гарь. Из-за насыпи по мере поднятия наверх открывается панорама: черный, полностью выгоревший лес. Точнее, бывший лес, от которого остались сгоревшие стволы. Кроны выгорели полностью, торчат только заостренные кверху обугленные нижние части. На много-много километров. И где-то там, за пепелищем – источник этого чада. Оттуда на самом деле и исходит тот адский столб дыма.
Мы понимаем, что случилось что-то очень страшное, но как…
Тела.
Задумываться особенно не получается, нас ведут вдоль насыпи, мозг переваривает новые и новые детали адской картины. Разбитые пути, гнутые рельсы, вывороченные шпалы, будто гигантская рука вдруг все смешала, смяв вагоны, как игрушечные. В первый миг мозг отказывается считать все это настоящим. Но… Нет, ничего игрушечного здесь нет. Мы видим тела, их уже начали складывать по левую руку. Дальше нас разбивают попарно, поручая переносить погибших к этому месту сбора. Никаких вводных, просто идешь и делаешь.
Дальше все сливается, в деталях этой работы не получится ни вести учет времени, ни ужасаться, остается только делать свое дело. Такое состояние рабочего транса, что ли, механизма. Сразу стало понятно, что по парам справляться не получится, пришлось объединяться почетверо. Когда со своими, когда с гражданскими. Курсанты там еще какие-то работали, какие-то еще военные. То из вагона передадут носилки с останками и нужно принимать и нести. То находишь тело сам и зовешь подмогу. Руки в первый час – голые, совсем. Нитяных перчаток еще не было во всем сегодняшнем изобилии. Их функцию исполняли брезентовые рукавицы, грубые и довольно неудобные, но нам не досталось и их. И, пожалуй, хорошо, они же грубые как наждак.
Обгорелое тело очень хрупко. Снаружи кожа утратила эластичность, а внутри все мягкое. И человек в целом довольно тяжелый. У соседней пары такое тело разломилось, пришлось им помочь, собрать, обмотать чем-то, кое-как донесли. Бывало, сдиралась кожа с конечностей, сминалась как чулок. Старались делать все самым аккуратным образом, но не всегда так выходило. С этим со всем нужно было что-то делать. А ничего же нет, только руки.
Решение пришло в виде сержанта, раздающего всем нашим большие куски стандартной армейской портяночной ткани, мягкой, новой, только со склада. Посоветовал обматывать руки, но мы предпочли обматывать конечности тел, так потом не приходилось беспокоиться за сохранность при перехватывании. Ткани оказалось достаточно, хватило. Кроме того, доставили много армейских же плащ-палаток, их мы теперь оставляли прямо вместе с останками. Все пошло гораздо быстрее.
Повреждения самые разные. Без ног, без рук, без головы, просто отдельные конечности. Все обожженное, обугленное, почти неузнаваемое. Конечно, старались соблюдать принцип «одно тело – одна плащ-палатка». Но, к примеру, спекшихся вместе женщину с ребенком… Никогда не забуду их. Конечно, погрузили так, как нашли.
Спрашивали меня, сколько, дескать, вынес погибших. Не считал. И не думаю, что считал кто-то из наших. Не до того. Кладешь плащ-палатку в точке сбора и возвращаешься либо нести следующую, либо искать. Не до счета, не до усталости, не до ужаса.
Присели перекурить и тогда только заметил, что некоторые наши парни заткнули ноздри поломанными сигаретами. Не знаю, я ничего кроме гари не чувствовал. Наверное это такая у них своеобразная защита от стресса, кто знает. Типа оберега. Или ее отсутствие оберегом – у меня.
Лес, гроза, начальство.
Во время перекура пообщались с другими военными, суровыми дядьками в песочных кэпи. “Афганцы”, возможно. Говорили, что в тех нескольких вагонах, что догорали, погибшие еще могут быть. Тушить на тот момент было трудно – завалы из вывороченных рельсов сильно мешали. Как с этим справились, не знаю, нас вдруг перебросили на тушение дымящегося пожара в остатках леса. Трудно сказать, зачем так приспичило, по-моему толку этот процесс не приносил. Огромное пепелище, там под слоем сажи и без того углей тьмы и тьмы, хорошо, что ветра нет. Ломами, лопатами растаскивали нагромождения тлеющих стволов, где-то сбивали огонь. Этот процесс особо не запомнился, все слилось в сплошную пепельную пелену. Стучишь куда-то ломом, дожимаешь лопатой, помогаешь сапогом… Что-то делали, в общем. Дым мешал, понятно, надышались в полной мере. Может поэтому детали и не сохранились в памяти. Но часа полтора-два, наверное.
Как вдруг снова бежит сержант: собирайтесь срочно, мол. Нет, не уезжаем. Снова переходим насыпь на ту сторону, где все еще стоят вдалеке наши автобусы, поднимаемся на тот самый холм, что заслонял обзор на картину разрушения в самом начале. Следующая команда: привести себя в порядок. Ну, как получится: отряхнуться, оттереться, умыться у водовозки. Расставляют цепью вокруг холма, мне достается та сторона, что видом на частично сгоревший лес, с этой стороны он пострадал чуть меньше.
Стоим, ждем. Не знаем, чего конкретно ждем. Просто оцепление? Так к чему только этот холм? Всю дорогу с лесом не оцепляли, это не хватило бы всех наличных сил, территория огромная. В общем, ждем, покуривая в кулак. Сержант покрикивает, если замечает сбивания в группки, переговариваемся отвернувшись к лесу. Говорить – это правильно, так или иначе: все в шоке, важно не оставаться один на один с мыслями. Потом сказал, мол, высокие руководители прибудут скоро. Не сказал, кто.
Попытки сержанта сохранить цепь в идеальном виде резко пресекает гроза. Не помню такой больше, светопреставление какое-то. Тучи наползли за какой-то час, может даже меньше. Совсем недавно был жаркий день, но вдруг потемнело, подул ветер и хлынул ливень. Это были не капли, а буквально струи воды. Молнии сверкали всюду, куда ни бросишь взгляд. С холма видно далеко, ругаться, материться – бессмысленно. Завернул в целлофан военник, спички и сигареты и то хорошо, остальное – неизбежность. В общем, насквозь, буквально ни единой сухой нитки спустя каких-то пять минут. И чувствуешь кожей, как неумолимо вода наполняет сапоги, стекая по ткани брюк. Отвернувшись стоишь, подставив под струи спину.
Впрочем, всегда есть что-то похлеще. Только мы привыкли к мокрому – башкирская гроза добавила табачку: дождь так же резко прервался и немедленно сыпанул град. Крупный. Сквозь мокрую гимнастерку, прилипшую к спине, ощущается весьма чувствительно. Ну и по башке тоже. Мы-то уже успели обрасти двухнедельным ежиком, хоть как-то, да и пилотку я удачно сдвинул, прикрыв большую часть головы. А парню одному из Питера, остриженному прямо накануне, настучало порядочно. Прямо видно, как градины увесисто шлепают по натянутой мокрой спине, оставляя на миг вмятинки на ткани. Сделал он еще глупость – по понту пилотку зашил, что б красивей, что б не расползалась на голове. Она поэтому и прикрыла лишь чуть-чуть. У него были еще такие довольно выдающиеся оттопыренные уши, очень хорошо запомнилось. Настучало по ним ему крепко, они буквально заалели. Хотя, наверное все мы были таковы, ушами светофорили.
Градин было столько, что они, хоть и таяли, но стали видны в траве ровной блестящей чешуей. А потом снова льдинки сменились струями воды. Как раз в этот момент, хлюпая жижей в сапогах, прошел Ким, раздавая все те же плащ-палатки. Не то, чтобы опоздал, когда бы он и успел бы, сам до нитки. Но все равно надели их, по крайней мере не продует.
Лило еще с полчаса, потом – снова солнце, как смена декораций в театре. И – пять минут спустя появился вертолет. Он не описывал круги, снимая или фотографируя, он просто висел в воздухе, потом немного перемещался и вновь зависал. Выглядело это как дежурство, как некий пост №1, скорее всего именно этим оно и было, потому что прилетел еще один вертолет, такой же и сменил предыдущий. И таких смен было не меньше трех-четырех. А потом появился пятый вертолет, чуть побольше. Он, покружив немного, ровно сел прямо в середину оцепленного холма, где за это солнечное время успели уже разбить большую армейскую палатку. Штаб, так мы поняли.
Из вертолета вышла группа людей. Конечно, было понятно, что какое-то руководство непременно прибудет. Но мелькнувшая знакомая всему советскому телевизору шляпа сомнений не оставляла, кто именно прилетел. Группа немедленно скрылась в палатке и совещалась минут сорок или около того. Затем, высокопоставленные товарищи снова появились и разделились: Горбачев пошел, как водилось, торговать лицом в сторону насыпи, а министр обороны генерал армии Язов направил свои стопы «в народ» по-своему, благо до солдат было сапогом докинуть.
Этими солдатами мы как раз и были. На бешеном башкирском солнце уже практически высохшие, уставшие, но в целом все еще на взводе. Тут будешь на взводе после такого дня. К тому же по нам было видно: новая форма, еще не обросшие головы, знакомые красные уши… В общем, как служится, сынки? Так спросил Дмитрий Тимофеевич, может не дословно, но смысл таков. Нет, ну а что ему еще спросить? Это мы тут целый день уже, а он только прилетел, ничего не видел толком. Пробурчал кто-то ему что-то. Так невнятно беседа бы и продолжалась, но один из наших, видимо, со зла, с мандража выпалил: почему вот нам мясо в рационе вареным салом заменяют? Жрать его невозможно же. Но министр не огневался, в его голосе появились знакомые уже лекторские нотки и понеслось: солдату положено то-то и то-то в граммах, а еще то-то и то-то… Ну что ты будешь делать. Мы-то небось, эту таблицу в столовой еще наизусть не знали, угу… Погрустнели.
Не по себе было, вынести этот формализм стало невозможно. Не особо скрываясь, мы, человек пять, работавших вместе все это время, удалились в сторонку перекурить, благо генерал нашел аудиторию. Невежливо получилось, конечно, уж не взыщите, Дмитрий Тимофеевич. Но мы спросили разрешения. «Курите, курите!» – разрешил он. Сержант Ким ничего не сказал, глазами зыркнул только.
Вечер.
За оцеплением и всеми сопутствующими хлопотами незаметно прошел остаток дня. С холма насыпь было видно довольно хорошо и ремонтные поезда с рельсоукладчиками заметили сразу. Еще днем догоревшие и опустошенные вагоны отодвинули в сторону, расчистили полотно и отсыпали новую насыпь – ямы там были серьезные. А само полотно стали класть уже часов после четырех-пяти. То есть к тому моменту уже окончательно подтянули все необходимое и работа окончательно перешла в руки профессионалов. Нам уже на насыпи делать было нечего. Говорят, поездов скопилось несколько десятков, магистраль требовалась срочно. Пустить движение – это читалось во всей этой деловой суете. Сами составы пошли около девяти вечера, этого мы уже не застали.
Время шло. Вскоре группа товарищей собралась и убыла обратно, день окончательно склонился к вечеру, на дальнем леске появились тени, солнечный свет стал краснеть на верхушках деревьев. К тому моменту и внизу уже кипела жизнь: ездили какие-то машины, дымились полевые кухни, кажется прибывали еще солдаты. Устали все, вымотались до хождения кренделями. Поэтому строй был временно упразднен, от ужина у кухонь мы отказались, вползли в автобусы и поехали назад. Кто-то хомячил сухпай, кто-то курил в окно, кто-то спал. Никто не шутил, не болтал.
Сложно описать состояние в тот момент. То ли ватная голова без единой мысли, то ли мыслей столько, что они взаимно подробились на неосознаваемые фрагменты.
Для меня этот день в какой-то мере был толчком в непознанную ранее область. Вечером следующего дня я начал записывать в блокнот все увиденное. Чтобы не забыть. Впрочем, как теперь понятно, на памяти время сказалось разве что в деталях.
После.
В последующие дни кого-то из наших снова посылали, но вроде бы это были уже парни из другого батальона, из первого городка. Судя по разговорам позже, занимались они, в основном, прочесыванием леса вокруг, оцеплением, чем-то таким. Смысл в этом был: кто-то из выживших мог убежать в лес, потерять память. Учитывая разорванных на части, точного количества живых и мертвых тогда никто не знал, так что ходили, искали. Рассказывали, что двери от вагонов находили в полукилометре или около того, настолько далеко отбросило. Нашли еще несколько останков, фрагментов.
Возможно вторым смыслом было и отпугивание мародеров, тогда уже рассказывали, что поймали, вроде, кого-то из гражданских. Стоит здесь заметить, что найденных ценностей было много: деньги, украшения, драгоценности. Ну и, понятно, какие-то документы. Даже личные вещи, одежду, сумки, чемоданы – все, что можно было мало-мальски опознать – все приносили и складывали на отдельные плащ-палатки, в итоге образовались большие кучи. В общем, опасаться мародеров имело смысл.
Здесь можно сразу перейти к слухам и домыслам, кои в последующие дни плодились с лавочковой скоростью. Слова «хайп» тогда еще никто не знал, постить всякую ересь было некуда, так что высказывалось это, с основном, в курилках. Начать стоит сразу с мародеров. Якобы поймали одного из нашего полка с золотым кольцом, сами сослуживцы тут же отправили его успешно в санчасть с многочисленными увечьями. Не уверен, что такое имело место, потому как неизбежно породило бы строжайшую политбеседу перед строем всего полка дабы пресечь дурной пример, как мародерства, так и самосуда. Но политбеседы не было, как и каких бы то ни было следов этой темы в дальнейшем. А гражданские мародеры вроде были, в новостях было, местных.
Позже в городе услышал, мол, горящие вагоны не смогли потушить, так и закопали в насыпь, заровняли бульдозерами и свежим щебнем скрыли следы и останки. Стоп. Скрыли? От кого, от Горбачева? Во время пресловутой «гласности», когда поиск негатива стал национальным пресс-спортом? А 250 га сгоревшего леса как скрыть? А сотни погибших? А оставшиеся вагоны? В общем, это чушь, думаю. Вагоны точно перестали к расчистке насыпи гореть, значит оттуда всех достали. Сам видел, как насыпь прочесывали несколько раз подряд, выбирали все, что отличалось от грязи. Когда ломаные шпалы сволокли в кучи – снова и снова проходили. Насчет просеивания земли через сито – своими глазами не видел, но много групп ходило, смотрели в землю медленно и пристально. Глаз несовершенен и люди устают. Но старались. Не верьте слухам. Это просто бессмысленно, специально что-то засыпать. Тех, кто на это пошел бы – закопали бы там же самих, причем пустой головой вниз.
Конечно же, учитывая что всякая кашпировщина уже всячески поднимала – нездоровую на голову – голову, пошли в ход всевозможные предвидения и предупреждения. Запомнилось про видения машинисту за мгновения до взрыва. То ли призрак ему явился, то ли черный крест, то ли красный свет. Не помню, откуда слух. Откуда посторонним об этом знать – вопрос. Трепали языком, короче.
Был также неясный инцидент с концертом ДДТ на «Нефтянике». То ли устроители отказались отменить его в дни траура, то ли пьяное хулиганье там отметилось, то ли традиционное чиновничье задавание перцу волосатым. По этому поводу даже центральный «Собеседник» оттоптался на Шевчуке.
Каких-то особенных новостей или результатов расследований мы никогда не получали. Горбачев, Язов и иже с ними толком ничего не сказали тогда, да и что они могли сказать? Скорее мы им могли что-то рассказать, чем они нам. Кто конкретно виноват – тогда еще никто знать не мог. В общем, новости у нас были ровно те же, что и у всей страны. А вскоре тема ушла из эфира центральных телеканалов и из прессы. Надо думать, из соображений порчи хайпом лица государства. Какое-то время тема катастрофы всплывала в местных уфимских новостях. Но следствие шло дольше, чем наша учеба в ШМАС, поэтому результаты следствия я узнал много позже из Интернета.
Уже на второй день мы вернулись в жесткий график занятий – будущим авиамеханикам знать надо много, а времени на это мало, учитывая, что в пока еще деревянных головах оперативная память расширялась тогда весьма туго.
Выводы, итоги и ответы.
Кто бы что ни говорил, скажу то, что думаю.
Все ли было сделано для спасения? Правильно ли проведена операция?
Да – в обоих случаях. Конечно хочется, чтобы как в кино. Но представьте ситуацию. Это место – та еще глухомань. Рельсы, низинка, долинка, заросшая подлеском, местная дорога типа тупик. Сколько прошло времени, когда что-то стало известно? Как минимум надо добраться до ближайшего телефона, проводного, если кто забыл. Передать информацию – как минимум полномочному лицу. Что конкретно случилось, какие силы нужны, где взять ресурсы? Поднять ответственных, чтобы они подняли своих ответственных… И ведь все – ночью, вся цепочка будит спящих и объясняет ситуацию следующему звену. Те, кто спасал, оттаскивал, вез людей в первые час-два, без какой-либо подмоги – вот именно они настоящие герои и нет такой награды, чтобы соответствовала их героизму. Там, в глухомани, не было вообще ничего. Мы там были через несколько часов, да и у нас не было рукавиц, носилок, да. Ну так а откуда им там появиться? Пока как придется, потом подвозят то одно, то другое. Не то, чтобы это нормально, в такой ситуации нет ничего нормального. Но ведь все развивается каскадом. Кто-то остановил и перераспределяет поезда, кто-то поднял водителей автобусов для нас, кто-то уже грузит первые машины лопатами, ломами, той же портяночной тканью, плащ-палатками, кто-то формирует ремонтные поезда, грузит рельсовые секции. Это все не в один миг, тысячи людей, сотни тонн грузов, все нужно направить, по очереди – в сельскую глушь. По гражданской линии, железнодорожники, военные. Все пришло в движение.
Поэтому я никак не могу дурно отозваться ни о ком. Местные власти молодцы, так считаю. И то, что магистраль была восстановлена уже к концу дня – это не просто результат, это стимул для всех: система работает. Сшитая артерия, дорога, по которой уже можно сделать больше. Результат посреди разрухи, в стрессе – особенно важен, это – веха, этап, достижение, это дает стимул бороться. Я не хочу перемывать кости чиновникам: хорошие они или плохие, держались за кресла или нет, скрывали или говорили. Важно то, что кто-то что-то делал. Операция огромная. Конечно, я сужу о том, что видел, а не видел я наверняка куда больше. Например, хорошо ли обстояли дела в больницах, судить не берусь, не компетентен и не был там. Но во многих моментах тогдашнего быта Башкирия и Уфа в частности мне очень понравились. Толково там было все, лучше, чем у меня дома. Хочется верить, что и в больницах было достойно.
Безусловно это никак не оправдывает должностных преступлений виновных в аварии на трубопроводе.
И нафига там были Горбачев, Язов и компания – вообще не понял. Толку от них никакого. Перед камерами посветиться разве что.
Как подавалась официальная информация?
Первая реакция любых властей: не поднимать тему в топ, не обострять, разобраться… Лицо министерства, лицо ведомства, лицо государства… Да и не было еще никакого топа, расцвет независимой прессы придется только на начало 90-х. Но удержать такое в информационном загоне невозможно. Десятью годами ранее – без проблем. Но т.н. «гласность, перестройка» – копание негатива, движухи, событий – тогда стало уже основным занятием прессы. Замалчивание как раз могло стоить должности… По крайней мере так считалось.
У нас не могло быть какой-то отличающейся информации. Новости все получали из телевизора и из газет. Из центральной прессы, понятно, все быстро сошло с первых полос на последующие, а потом и вовсе исчезло. Лицо государства, все такое. Чернобыль громыхнул всего несколько лет назад, другие аварии были, волнения на окраинах. Конечно, официоз стремился сгладить и приуменьшить возможные проблемы для высшего руководства. На местном уфимском уровне, понятное дело, освещалось дольше – общественная активность не давала слить тему. Это личное горе многих, которых волновало и следствие, и больницы, и поиск пропавших без вести.
Надо признать, что в целом стремление замалчивать и приуменьшать характерно для любой провластной прессы, в любой стране. И это всегда будет так.
Как пикантное дополнение, поведаю историю того самого блокнота, что был упомянут выше. Там было много чего записано. Именно деталей. Однажды этот блокнот просто пропал. Конечно, держать его в тумбочке было глупостью, но больше негде. Не на виду, под книжкой, в самом углу, но все же. Учебка не сахар, при осмотре в карманах солдата должен был лежать ограниченный набор предметов. И блокнот в этот набор не входил. Да, проверяли, было. А дневальный с дежурным по роте проверяли тумбочки – в отсутствие солдат. Ну и? Никто, конечно же, ничего не видел и ничего не брал. И как тут не вспомнить настоятельные рекомендации политрука не распространяться о катастрофе в письмах. Мы же можем на незрелых юношеских эмоциях сделать не те выводы и поделиться ими. Никого особо не волновало, что наши выводы касаются только нас. К слову в этом смысле общество тоже никогда не изменится и генеральная линия партии и государства будет всегда, пока существуют партия и государство. Независимо от строя и декларируемых убеждений. Так что отнестись к этому стоит попросту философски, без напряга.
Ведь память стирать пока не научились. Научатся, верю. Но все еще не сегодня.
Что я испытываю спустя тридцать лет? Скорбь. Мне тяжело смотреть на грамоту Ленинского райкома комсомола Уфы. Да, награда, все такое. Никто из нас не ждал наград, ну вручили и вручили. И я всегда буду ее хранить. Всегда в моем сердце будут жить пожелания мира и успокоения для потерявших там родных и близких. Утешить я никого не могу, как ни жаль. Но помнить это вполне в моих силах.
Мира вам, люди. Простите, если что не так.
Дмитрий Гурыч, 2019
В оформлении текста использованы изображения со страниц:
https://nlo-mir.ru/kataclizm/52338-ljudi-v-ogne-isparjalis.html
https://www.vsyako.net/archives/931791
https://pastvu.com/p/778952
http://combustiolog.ru/news_site/otchet-o-provedenii-vserossijskoj-nauchno-prakticheskoj-konferentsii-s-mezhdunarodny-m-uchastiem-ozhogi-i-meditsina-katastrof/
https://74.ru/text/longread/gorod/305502110433281.html
https://kartarf.ru/dostoprimechatelnosti/224127-ulu-telyakskiy-memorial
https://pantv.livejournal.com/1543769.html