Жертва
Примечание: в XIX веке гомосексуалистов называли не “голубыми”, а – “зелеными”.
Итак, она звалась… как надо.
Как кто хотел, так тот и звал.
Лишь образ жертвы из Де Сада
Порой немного ускользал…
В строках развратного француза
Обычно есть два вида баб:
Развратницы с избытком вкуса
И жертвы, чей огонь ослаб.
Она была типичной жертвой,
Но – из позорного числа:
У Достоевского наверно
Слизала с Соньки блажь и скверну,
Страдала, куксилась – но шла.
Ее предвосхитил великий
Блаженный Ги де Мопассан…
Она кусает круассан
С печалью местной Эвридики.
Потом – маслинки и ветчинка,
Затем – немножечко винца…
И вот, мужчины и мужчинки
Дрожат в предчувствии венца.
Венцом красивых старых сказок
Обычно – свадьба и гульба.
Однако, в жизни – тьму отмазок
Готовит подлая судьба!
Когда лихой гусар-поручик
Впервые в губы целовал,
Улыбкой чудился оскал
Судьбы. Мир как котенок спал
В сплетеньи тонких нежных ручек.
Не со святым она крутила
И не от Бога понесла,
А – от типичного кутилы
Из страстно-праздного числа.
Гусар наутро отбыл в роту,
Затем навеки вторглась быль
Приязнь проказника Эрота
Покрыла тьмой сухая пыль.
И вот вчерашней недотроге
Открылась данность пыльных дней
И пыльные влекли дороги
И пыль гостиниц, и теней
В углах убогих мрачных спален,
Средь мятых серых простыней.
И те, что ране воздыхали,
Теперь – елозили по ней.
А ей предсказывали счастье
И светский прочили успех,
И комплименты вместо «здрасьте»
Не предусматривали грех.
Маманя – либеральных взглядов,
Папа – мужлан, торгаш и жмот.
И – нет за дочерью догляда.
Козлы ж, приметив огород,
Не охраняемый особо –
Ни пастырей, ни сторожей! –
Накинулись на ту особу,
Как на солдата толпы вшей.
Мать в гимназические клубы
Водила дочку для ума.
И – снова поцелуи в губы.
И вьюнош неумелый глупый
Стишки писать хорош весьма…
Гражданским браком сговорились
И из поместья в час ночной
Немой цыган на бричке вывез
Позор семьи, что не сгодилась
Ни статной дамой, ни женой.
В убогом пыльном мезонине
Она извергла малыша.
И гимназист, прийдя в унынье,
Хоть сам и звался дворянином,
Погнал взашей и без гроша.
К тому же, оказался мразью:
Игрок, повеса, хам и мот.
И под мужчин порой залазил,
И жил за их «зеленый» счет.
Хоть и дурак, но понял сразу,
Что не родятся дети вдруг
На третий месяц. Звал заразой
Ее – его «зеленый» друг.
Панель – конец таких историй,
Всех принимает задарма.
Она не лечит от ума
И яду не дает от горя.
И учит только одному
Заблудших падчериц Эрота:
Хотя б тебя терзала рота –
Наутро сделай по уму:
И благовония и ванны,
Шелка и сладкое вино
Не выпадают в виде манны,
Но – упоительным, желанным,
И – опьяняюще жеманным
Даруется. За что? За то!
Мужчина – даже самый милый –
Обычный разводной кобель.
И пусть одна его прельстила,
Другую тянет он в постель.
В одной он видит недотроге
Как ни смешно, но – идеал.
Другую ж просто подобрал,
Причем, заметьте, на дороге.
Среди опаснейших созданий,
Какими кажутся они,
Находятся такие пни,
Что жить не могут без страданий.
Поэтому красотке кроткой
Актриской тоже стоит быть
И океан дерьма проплыть,
Чтоб стать изысканной кокоткой.
Пусть признаются вам в любви.
Словам мужским пустым не верьте.
Колье в футляре, дом, конверты…
Шерше ля фам? Так – селяви!
А то до самой нищей смерти,
Сдирая пальцы до крови,
Придется, верьте, иль не верьте,
Лишь слезы лить, и все – свои.
Стирать вам мужнины кальсоны,
Пока он пьяный, полусонный,
Брильянт подарит полутонный
Благоухающей и томной
Продажной жрице сей любви!
Но наша чудо-героиня
Умом, теплом – что полынья
С застывшей мелкоместной тиной,
Провинциальный плод. Без «я».
Избрала «честный» путь скотины:
Предместье, холод и рутину
Мануфактурного бытья.
И – не сложилась так семья
В бытье промозглом и недлинном.
Ей вспоминались те балы,
Что в Ухопёрске проводились,
Где губернатор – лысый витязь –
Корзины роз ей слал. Увы!
Она не вышла за сынка
Магната скобяной торговли.
Конезаводчик Савва Рохлин
Огреб морального пинка.
Советник статский Рукосуев
(Два экипажа, седла, сбруя –
Серебряный повсюду кант)
Ей тоже было слал брильянт…
Ах, было время! Присно, всуе.
Зачем же папеньке клялась,
Мол, гимназисты, офицеры –
Образование, манеры…
Сама же просто отдалась!
Кому? Поручику-гусару –
Усы, улыбка в пол-лица.
Умельцу лихо рвать гитару
И мять тугие телеса!
И что теперь? Промозглый город,
Чужой, промокший Петербург.
Где, если проявляешь норов,
Амур-подлец тебе не друг.
С утра же – на мануфактуру,
Под вечер – снова на бульвар,
Где видят все: вот снова дура
Несет на улицы товар.
И подгулявший столяр-душка,
И пьяненький мастеровой
Задорной, удалой гурьбой
Сзывают блядей на пирушку
По кабакам, где жарко, душно…
Ей все это уже не нужно.
Печально плакала в подушку,
Изведав нищенский конец.
Чулки ей штопала старушка…
Капусты квашенной кадушку
Прислал с утра один купец,
Прыщавый, точно огурец,
Зато кошель – тугой вконец,
И ум тугой. Башка – два ушка.
То был подарок к шумной свадьбе,
Куда деваться ей теперь!
Приметил он ее, поверь,
Еще в родительской усадьбе.
Она тогда ему на дверь
Возвысив голос, указала.
Спустил собак седой Степан,
И так до самого вокзала,
Катился с лаем шарабан.
Теперь же гордая красотка –
Унижена, посрамлена.
На все готовая она.
Пьет не шампанское, а – водку.
Из жалости ее он взял
К себе законною женою.
Колол капустной бородою,
Когда, бывало, в койке мял.
Теперь ей как-то легче даже.
Есть муж, пролетка, пеньюар…
Но у души ее на страже
Все тот разнузданный гусар!
Поэтому, когда к актрискам
Едва муж ночью укатил,
Она сзывает всех кутил
В салон, где рады всем, как близким.
Пока купчишка бриллианты
Кидает на тугую грудь,
Ей так приятно отдохнуть
Среди актеров и талантов.
И вновь горячие стихи
Ей посвящают проходимцы.
Она же снова ищет принца,
Что б отпустил ей все грехи.
Что б на руках – в опочивальню
И бросил сердце на шелка…
Она не оттолкнет… пока.
Ей не наскучит гомон бальный.
Сославшись тихо на усталость,
Она уйдет в полночный час
И, право, что теперь осталось,
Что б тешить свой телесный глас!
И столько можно до полудня
Успеть и снова стать женой,
Когда притащится домой
Из будуаров муж тот блудный?
Да-да, за городом – казармы.
При них есть офицерский дом,
А там – уланы и гусары,
В усах, с талантами притом.
Шампанскому угодно литься,
А господам угодно дам.
И – раскрасневшиеся лица.
И – выбор: «дам» иль «позже дам».
Дмитрий Гурыч, 14.10.2007.