4.

«В секторе нарастает нестабильность. Уничтожить периферию не позволяют контроллеры. Мы израсходуем слишком много энергии, если попытаемся вывести или деактивировать всех, кроме контрольной группы. В направлении сектора движется грозовой фронт. Он гасит импульсы».

«Система должна быть обесточена до наступления утра. Иначе потеряем и контрольную группу и всех прочих, в том числе ненайденных. Это разрушит все порталы извлечения. Тогда объект будет окончательно потерян, группу придется выводить, эфиротрофы сожрут всех».

«Мы не можем вмешиваться. Пространственно-временной парадокс размажет все, что мы собирали почти сто лет. Кроме того, активность туманов уже возрастает, мы не успеем, эфиротрофы получат радиум и тогда…»

«Что же делать?»

«Ждать. Впервые все в руках людей. Если честно, лучше было бы, если бы парадокс действительно все тут размазал…»

5.

Капитан Краюхин сидел за накрытым столом в просторном кабинете начлага, который вот-вот станет его собственным, он знал это точно. Майор Семашко пропал две недели назад и капитану, по-хорошему, было абсолютно наплевать, что с тем сталось. Может быть, в райцентре тот попал в оборот к гебистам повыше и уже проясняют подозрительное бездействие майора, учитывая, сколько шпионов выловлено за последние три недели. Точнее, «размороженных», как их тут называли. Их стали находить после того, как в районе вверенного теперь капитану лагеря обеспечения строительства коммуникаций правительственной связи загадочным образом активизировалось северное сияние. Если точнее, оно стало ронять что-то вроде искр, след от которых долго висел в воздухе свечками ионизированного воздуха. Таких мудреных слов новоиспеченный капитан не знал, их знал этот лысоватый человечек в серой толстовке, мотающий головой на противоположном конце стола. Он-то и организовал поиски, сменив даже свой осточертевший халат на танковый комбинезон и лично исколесивший окрестные леса на специально доставленном сюда железном гробе Т-70, который работящие руки зеков превратили в подобие крытой грузопассажирской машины на гусеницах (слово «вездеход» было ему незнакомо). Будущих шпионов находили полностью обездвиженными, более того, с низким уровнем сердцебиения и температурой тела около семнадцати градусов, прикосновение к одеревеневшим телам причиняло легкое покалывание. Тела были окружены загадочным сиянием, как коконом, струившимся из небольшого объекта размером с куриное яйцо. «Разморозку» проводили просто: присоединяли к мизинцам электроды и давали кратковременный разряд обычного электрического тока в 127 вольт. После этого одеревенение тела пропадало, а затем свечение будто уходило обратно в непонятный яйцевидный предмет, поверхностью чем-то напоминающий парафин. Таких штуковин набралось уже почти с полсотни и капитан решительно не знал, что с ними делать. Пока что запер эти «камушки» в свой сейф. Совершенно очевидно, что это неизвестные науке вещи и их необходимо бы сдать куда следует, но часть его разума протестовала. Он сомневался, что непостижимо для выпускника спецкурса Саратовского военного училища внутренних войск, куда он был направлен по специальной разнарядке Главного управления по разведке и эксплуатации месторождений и строительству предприятий цветных и редких металлов в Красноярском крае «Енисейстрой» МВД СССР. Дураков и предателей там не готовили… но капитан, все же, сомневался. Что-то внутри него понимало, что эти камни – возможно, являются причиной такого феномена и… вероятно, даруют некую силу и власть… Положение его самого и ближайшего окружения не было шатким, но всегда ведь бывают ситуации, когда нужно выкатить козырь. Наверняка это двинет вперед науку, как ему и говорил этот человечек в серой толстовке со смешной антисоветской фамилией Райский. Но пока он самолично загружал Райского таким количеством бесполезной работы и подпаивал таким количеством коньяка с чаем, что тот пребывал либо в состоянии похмелья, либо, как и сейчас, переживал очередные научные победы в пьяных снах.

Между тем, капитан знал и другое: в лагере заговор. Причем, среди военсостава, он имел точные сведения, что на эти «камушки» уже есть покупатель, кто-то из этого сброда, из «размороженных». Тот, кто пришел извне, а не найден в лесу. Но пока не удалось узнать, кто покупатель и особенно – кто продавец, приходилось осторожничать. Даже охрану от барака убрали – неслыханное. Однако, только идиот мог выходить из барака ночью, когда приходили эти существа, тоже извне. Пылевики, как их называли. И не только они.

«Извне». В самом деле, как тут не остерегаться всего и вся. За бараком круглосуточно следили с вышек, он непрерывно находился под прицелом двух пулеметов, единственная бронетехника – уже упомянутый Т-70, использовавшийся в качестве вездехода и тягача для доставки грузов – был заправлен и готов. Догонять, ловить и даже давить, что уж тут. Обычных уголовников держали на другом конце лагеря, помочь «отморозкам» было некому.

Капитан поморщился. В другой день новое звание обрадовало бы его, но сегодня что-то назревало, а он не нашел в себе сил отменить эту попойку, в результате оба подчиненных ему лейтенанта были вдрободан за этим же столом, да и сержантов давно не было видно, видимо нажрались у себя в каптерке. Пьяны были все обслуживающие вольнонаемные, включая повара, телеграфиста, он же телефонист. Хорошо еще, что вышки внешнего ограждения удалены от военного сектора, именуемого «вертухайкой». В такую ночь вряд ли найдется дурак нести караульным неуставные напитки. А вот караулы внутри «вертухайки» стоило бы обойти.

Краюхин, тяжело опираясь на спинку стула, поднялся, подошел к телефонному аппарату, стоявшему на подоконнике, рядом с запыленным графином, в который никогда не наливали воды. Поднял трубку.

Гудка не было.

Черт. Неудивительно, учитывая, что телефонист сидит в раздудень в этой же комнате. Придется самому. Поднял за ремень ППШ, висевший на спинке другого стула, на котором уткнулся в стол сопящий солдат, тот самый бугай, что сопровождал «отморозков» к нему на допросы. Пора бы уже прекратить это. Солдатам пить с комсоставом – подрывать дисциплину. Собственно, пить – само по себе подрывать дисциплину, вредительство. Но капитана раз в жизни дают, банкет дело такое. Не с одними лейтенантами же на троих соображать. Ладно, будет вам возмездие с похмелья. Все на лесоповал пойдете, дрова в лагере заканчиваются.

Краюхин подтянул портупею, повесил автомат на шею и вышел из кабинета.

Ночь уже опустилась на лагерь и тишина со свежим воздухом несколько протрезвили капитана. Он помочился на угол здания штаба, чего никогда бы себе не позволил в трезвом состоянии, затем обошел его с другой стороны и направился к дальней вышке.

Рядовой Силаев отрапортовал четко: за прошедшие два часа его смены никаких происшествий не произошло, мероприятия осуществлены, ров перед колючей проволокой углублен – выгоняли «отморозков» как раз, «зеки» плохо себя ведут. Наблюдение ведется с повышенной бдительностью, прожектор работает, пулемет исправен и боезапас полон. Поднимается туман.

Туман. Значит скоро. Торопиться надо, впереди еще три вышки.

Внутренний периметр «вертухайки» занимал примерно четверть территории лагеря и располагался в дальнем левом углу от главного въезда. Двойной ряд «колючки» и четыре вышки по углам, та, что ближе к центру общего лагеря была по совместительству контрольным пунктом наблюдения за воротами в военный сектор. И именно к ней направлялся сейчас Краюхин.

Проходя мимо центрального здания, которое за глаза называли Кремль – из-за сломанных часов на фронтоне – где располагался хоздвор со складом невоенного имущества, телефонный узел, телеграф, предварительные камеры с карцером и его собственный кабинет, он заметил что-то в окне последнего. Вернее, ничего не заметил, а будто что-то толкнуло его, это было на уровне инстинкта. Что-то сказало ему: в твоем кабинете совсем не пусто, капитан. Кто-то пришел. И ты догадываешься, зачем.

Сейф там. Вот, за чем. За его содержимым. За «товаром».

Никакого движения в окне он не заметил, не включался свет, но что-то там было. Или, скорее кто-то, Краюхин был атеистом и материалистически подкованным офицером, в духов не верил. Снял сапоги, поставив их в угол коридора первого этажа. А затем, с автоматом наготове, стал подниматься по деревянной лестнице, чутко прислушиваясь. Здесь тьма была почти полной и открытие двери его кабинета сразу будет заметно – луна уже взошла и светлый квадрат на полу тут же выдаст злоумышленника.

Когда капитан аккуратно растворил дверь кабинета стволом автомата, сейф уже был открыт и пуст, не считая обычного его содержимого: бумаг и нескольких коробочек орденов. Его опередили. Если бы Краюхин был трезв, то реакция и мысли были бы куда стремительнее, но он сдуру сделал два шага вперед, уже не таясь и только в последний момент заметив шагнувшую к нему из темного угла приземистую тень. Его ошибка стала ясна ему секунду спустя, когда, все же, разворачиваясь в ту сторону и поднимая оружие, он получил такой сокрушительный удар в челюсть, что рухнул на пол как сноп. Чекистская закалка взяла свое и капитан не потерял сознания, однако к тому моменту, когда искры и лиловые круги перед его глазами уступили место оконному прямоугольнику, уже послышался треск рамы и звон стекла. Затем гулко бумкнула крыша козырька над крыльцом, находившегося прямо под окошком.

Ушел. Рванувшись изо всех сил, Краюхин подлетел к окну, прицеливаясь с расплывающийся перед глазами убегающий в сторону хоздвора темный силуэт. Грянули выстрелы.

Сразу несколько очередей разорвали ночную тишину, однако случилось это так неожиданно, что Краюхин так и не нажал на спуск, тупо глядя, как заметались вокруг лагеря световые спицы прожекторов, он слышал, как завыла сирена. А пальба уже не утихала. Все восемь вышек, выходящие на внешнее ограждение, поливали ночь градом свинца.

6.

После разговора с Русом, Скворцов очухался на койке, куда его, должно быть, перенесли и уложили, накрыв шинелью. Проснувшись от резких криков, Игорь, как и вся вахта барака «отморозков», поднялся на мостки, которые шли по всем четырем стенам, сообщаясь между собой дополнительно проложенными дощатыми перемычками, сами мостки были оснащены перилами. На каждом таком мостке уже стояли несколько закопченных стальных бочек из-под горючего, в них тлели угли, принесенные из буржуек, каждый также получил по здоровенному заточенному колу, выструганному из небольшой сосенки. Рассматривая странное оружие, Скворцов заметил на нем бурые потеки и вмятины, напоминающие следы зубов, вот только отпечатки эти были будто бы проедены, выжжены кислотой. Но вопроса задать так и не успел, его, как и всех, приковал глазами к щелям под крышей крик:

– Туман! Идет туман!

– Началось! – Громыхающий, но веселый говорок Руса над ухом. Здоровяк занял место справа от Скворцова. Слева через одного Игорь заметил и Красуню. Тот подмигнул, перехватив его взгляд и потряс колом. Его веселая реплика потонула в грохоте пулеметов с вышек и Скворцов взгянул, наконец, в щель, где даже ночью при лунном свете был виден край леса – до него было метров семьдесят, не больше.

Никогда и нигде ему не доводилось видеть такого странного и пугающего тумана. Он не опускался на землю, не стелился слоями и сплошной дымкой, он буквально вытекал из леса многими струйками, выходящими прямо между деревьями. Но перед самим туманом было, очевидно, что-то еще, рассмотреть это мешало расстояние и ночная тьма. Впрочем, прожекторы практически тут же нащупали то, что искали и прежде чем врагов скрыла еще и поднятая пулями пыль, Игорю удалось рассмотреть, что прямо перед языками тумана, струящимися по необычно низкой для диких мест траве по направлению к лагерю, движется что-то, издали похожее то ли на больших муравьев, то ли на гигантских сороконожек.

– Что это? – закричал он Русу.

– Волна! Она нам практически не страшна, если будем наверху! – прокричал в ответ Рус. – Это мелочь, насекомые. Кислотники и летуны. Они – наживка, будет кое-кто еще. Но не это страшно. Тумана страшись. Если они раньше времени прорвут колючку – беда. Придется драпать без ничего, а есть дела еще. Как скажу – пойдешь со мной. Будь готов.

Между тем, туман неожиданно застыл, метрах в тридцати. Его вырывающиеся подобно протуберанцам, необычные языки вытекали в сторону лагеря, но тут же опасливо убирались в общее марево.

А вот волна насекомых, которую гнал впереди себя туман, останавливаться и не собиралась.

Со стороны было похоже, что к ограждению лагеря приближается волна пыли, взлетающей в фонтанчиках земли и каких-то шевелящихся лапок, то и дело выносящих вперед приплюснутое хитиновое тело, взлетавшее над землей и пролетавшее несколько метров, чтобы тут же быть разорванным пулеметной очередью. Но тварей было не то, чтобы слишком много – пулеметчикам мешала все та же пыль. То один, то второй пулемет на вышке замолкал, давая возможность стрелку видеть врага, а врагу – пробежать еще метров пятнадцать. Таким образом, через пять минут после начала атаки насекомые успешно достигли внешнего земляного вала, часть их свалилась в ров с водой – большинство уже убитыми, а остальные быстро сцепившись лапками, образовали свечку, которая после нескольких попыток поднялась и рухнула на воду, перекинувшись на другой берег рва. По уже умершим тварям их сородичи бросились к проволочным заграждениям. Пули косили их, но они все рвались и рвались.

Первыми проволоки достигли летуны, каждый из них оказался подобием богомола, размером с кошку, особи покрупнее затоптались у проволоки, стремясь перекусить ее своими клешнями, которыми увенчивались их тонкие длинные лапки. Пулеметные очереди крошили их без всякой пощады, но их тела, падая обратно в ров, плавали на поверхности, вскоре образовав настоящие понтоны, по которым вполне могла перебраться живность покрупнее.

С кислотниками было хуже, эти жирные гусеницеподобные насекомые под градом пуль взрывались брызгами едкого вещества, вскоре колючая проволока практически по всему периметру дымилась и покрылась окислом. Несколько особей поменьше сумели прорваться ко второму ряду заграждения, их уничтожили, но было понятно, что на всю ночь проволоки не хватит.

Скворцов смотрел на этих созданий и к своему удивлению, не чувствовал ужаса или ступора, будто бы от чего-то настолько ужасающего и непонятного, чем, собственно, как раз были эти твари. Словно… они где-то уже встречались, так реагировал его мозг, чтобы спасти себя от шока.

Несколько летунов, подпрыгнув, сумели перелететь через ограждение и врезались прямо в стену барака, хищно щелкая клешнями и челюстями. Пахло от них сыростью и горечью. Орудуя колами, люди пронзили и сбросили тварей вниз.

– Смотри! – закричал подбежавший Красуня. – Вот, почему нельзя выходить ночью.

– Да! Ты спрашивал, кто такие пылевики. Сейчас покажутся. – Рус, в отличие от цыгана, был совершенно спокоен. Откуда-то он взял веревку и неторопливо сматывал ее в большое кольцо, которое в итоге водрузил на плечо вокруг тела, как носят ее альпинисты и спасатели. Затем ткнул в руки Игорю свернутый вещмешок. – Давай, за мной.

Подсаженный Красуней, Скворцов выбрался вслед за Русом в открытую щель, дальше они прошли немного по балке до слухового окна и выбрались на крышу, Рус тут же замотал проволокой дужку замка на двери. Неужели он думает, что твари могут запрыгнуть даже сюда? Рус нервничал.

– Быстрее! У нас минут десять. Вертухаи сейчас заняты, но скоро им без нас будет не обойтись. Они не рискнут сунуться, пока не уничтожат всех летунов и кислотников. Основная задача – сохранить ограждение, поэтому им не до нас. Мы понадобимся чуть позже, когда… Не зевай. А вот и пылевики, гляди!

Эти существа возникли буквально из земли, точнее они передвигались прямо по земле, их присутствие можно было определить по тому, как в пыли отпечатывались своеобразные дороги – следы лапок и усиков. Распластавшись плоским прозрачным телом, амебоподобные падальшики перемещались со скоростью человека и незамеченные пулеметчиками успешно достигли барака. Их миниатюрные ножки охватили туши упавших со стены летунов и рывком затащили собственные тела наверх, пылевики тут же потеряли прозрачность и обтянули трупы, образовав коконы. Несколько пылевиков, которым пищи не досталось, развернулись и исчезли, след в пыли протянулся по направлению бойни у колючей проволоки.

– Ты не смотри, что они кажутся медлительными. – Рус привязал веревку к коньку над входными воротами, подергал на разрыв и бросил моток вниз. Обернулся к Скворцову. – Если такая штуковина заденет тебя, то парализует, надолго ли – не знаю, она обычно сжирает добычу быстрее, чем удается отбить. Особенно любят пылевики затаиться где-нибудь у дороги или тропы, зарыться, за что их и прозвали так. В общем, не зевай. Начальству хорошо, «вертухайка» окружена оградой под напряжением, а пылевики не любят электрических полей, солнце или просто дневной свет их очень быстро высушивают, поэтому они выходят только по ночам. Но нам с тобой дня ждать не резон.

Рус спрыгнул вниз, во тьму, Игорь уцепился за веревку и соскользнул за ним. Времени на болтовню не было, но удержаться он не смог.

– А почему мы через дверь не вышли-то?

Рус ответил на бегу:

– Дура! Ворота наши заложили бревном, открывать опасно, сам видел, кто может проникнуть. И так новые дыры каждую ночь возникают, не одного невнимательного те же пылевики сожрали прямо во сне, пока разобрались, что спать на земле нельзя и притащили сюда койки. Позавчера вдоль стен проложили кабель под напряжением, прикопали, эти амебы перестали приползать. Но летуны достанут тебя и на койке, если дать им попасть внутрь. Думай головой, пора уже.

Они быстро пробежали от барака к тюремному корпусу, стараясь пригибаться как можно ниже к земле. Однако, было явно не до них – часовые, управляющиеся одновременно с прожектором и пулеметом, даже не помышляли взглянуть в сторону двора. Очень скоро два «отморозка» прижались с когда-то беленой стене двухэтажного строения. Рус, нервно дыша и оглядываясь, кивнул в сторону видневшегося центрального здания.

– Туда смотри. Я сейчас.

Минуты три Игорь пялился, стараясь рассмотреть хоть что-то. На мгновение ему показалось, что в окне второго этажа мелькнуло что-то… как бы темное на темном, он так и не смог сказать, что именно. И так увлекся процессом, что вскрикнул, когда Рус потянул его за рукав.

– Не ори. Пойдем.

Оказалось, он сломал замок подвала, добыв лом с пожарного щита. Затем толкнул Скворцова в темноту, тот чуть не скатился по нескольким ступеням, но устоял. Хотел было уже ругнуться, когда услышал в подвале чей-то вздох. Потом еще один. А еще секунду спустя понял, что это работает какой-то аппарат. Точнее – много аппаратов, синхронно.

– Можно включить свет.

Раздался скрип рубильника, вспыхнули три желтые лампочки под потолком, забранные в проволочные сетки поверх пыльных стеклянных колпаков. От увиденного кровь застыла в жилах.

Скворцов не сразу пришел в себя.

– Э… Это что?

– Это такие же, как и ты. «Отморозки». Только пока не размороженные.

Весь подвал был уставлен деревянными столами, каждый стол накрыт байковым армейским одеялом, а затем простыней. На получившихся «постелях» лежало по человеку. Тут был совсем молодой парень в джинсовом костюме. Еще один – в одних кальсонах, возможно попавший сюда прямо из бани. Еще один – почти старик, в валенках, ватных штанах и распахнутой телогрейке. И еще много других, человек тридцать, не меньше. Вокруг каждого из них светился голубоватый туманный кокон, тонкие язычки в изголовье держали в пространстве небольшой серебристо-голубоватый предмет, мерцавший спокойным холодным светом. Коконы то вздувались, то опадали, в такт дыханию человека внутри. Все – синхронно.

Это было, пожалуй, самым жутким. Хор дыхания мертвецов. Скворцов сразу понял, что они именно без пяти минут мертвецы. Больше ведь незачем было приходить сюда.

– Ты вот просто так убьешь их, да? Тебе ведь эти камни были нужны? Вот зачем ты пришел сюда, в «крапину»?

Рус печально поглядел на Игоря:

– Им уже не помочь. Знаешь, отчасти хорошо, что тут только мужчины. Не могу я вот так девок отключать. А сопли распускать нельзя. Уходить скоро, нужно точно на рассвете, это через два часа. Может и раньше. Тут время течет – как хочет. Стемнело в девять – по моим часам, для июня странно. Так что, надо торопиться, чую я, что солнце будет всходить часа в два ночи. По часам в штабе, наверное, уже почти утро.

Тут Игоря кольнуло.

– По каким это «моим часам»? Тебя не обыскивали, что ли? У меня пуговицы спарывать хотели вначале, да на джинсах они на клепках. Все карманы вывернули, все выбрали: ручку, зажигалку, смартфон, паспорт… А ты, выходит, вне подозрений? Тебя, получается, в плен и не брали? Ты воякам за своего, то есть? Шпион среди шпионов. Пришел откуда-то с воли, договорился. Они тебе эти камушки, как я понимаю, а ты им… что?

– Информацию, «что»… – В дверях стоял запыхавшийся Васята. В руке его был наган и ствол был направлен на Скворцова. – А ты гад, Скворцов Игорь Михаэлевич. Так и не замолвил словечко за дружбана Васяту. Но, вижу, воспоминания стали к тебе возвращаться, значит я вовремя.

– Так ты и с ним договаривался? – засмеялся Рус и подмигнул Скворцову, сделав незаметный жест рукой в сторону ефрейтора. – Стоило того, зеленый пацан. Да лучше бы оставили его тут, стоило из комы выводить. Толку от него? Он не боец. А ты, Васята, предусмотрительный. На совесть полагаешься, но наган не забыл взять.

– Этого не мы размораживали. Он – сам. Просто вышел из комы и все. Никто бы и внимания не обратил, но у него секрет есть. Необычный крендель, прямо скажем, у такого, подозреваю, «погрешность» – ноль. В документах его часть данных поменялась, придурок Краюхин заметил. Не подчистка, а будто… сами буквы меняются, надписи то есть. Будто у себя во времени он был Михалычем, а тут стал Михаэлевичем. Адаптируется, понимаешь? Шутки шутками, а, возможно, что с ним ничего и не случится при переходе из «крапины». Он и этот еще ваш… Швондер, Шпалер… Шишкин, что ли? Цыганчик ваш? Тоже говорил, что из этих лет.

– Да, его тоже возьмем. Васята, я тебя зауважал! Четко ты вычислил всех. Только для чего с ними-то договаривался, что б тебя взять? Думаешь, кину я тебя, не возьму?

– А хрен вас знает. Пристрелите еще потом. А так, глядишь, совесть взыграет. Слово каждый дал.

– Принес?

– А как же.

Медленно подходивший вдоль стены Скворцов был уже на расстоянии вытянутой руки от Васяты, когда тот заметил его, направил, было, револьвер, потом усмехнулся и убрал оружие:

– Что ты дергаешься? Все в ажуре, Игорь Михаэлевич, вот, возьми. Посерьезнее нагана будет. Ты хоть и в возрасте, а тута «молодой», тебе и тащить. Только быстрее давайте. Похоже, «хвост» за мной.

Васята протянул Скворцову вещевой мешок. Тяжелый, килограммов десять. А еще сверток, что-то завернутое в брезент и перевязанное ремнями так, что получалась лямка. Тот тянул на все пятнадцать кило. Быстро развязав ремни и развернув брезент, он увидел три автомата ППШ.

– Магазины и патроны в «сидоре». Мелочи еще кое-какие, подумал, понадобятся. Особенно этим нашим… лунатикам из двадцать первого века.

– А «камушки»?

– А с этим погодь… – Васята прищурился. – В укромном месте они. Точно возьмете меня? Побожись!

– Ты же комсомолец, ефрейтор! «Побожись»! Дело давай! Сказал же, возьму!

– Тогда держи. – Васята достал из-за двери и грохнул об пол еще один вещмешок, выглядящий так, будто его набили мелкой картошкой. – Пошутил я, ибо доверяю. Укромное место нынче – там, где мы сейчас, других нету.

– Идиот! Нежнее! Не орехи. Готовность две минуты. Ничего не забудьте!

С этими словами Рус стал быстро обходить «столы», вытаскивая «камушки» из туманных хранилищ коконов и складывая их в вещмешок, что они с Игорем принесли из барака. Как только «камушек» покидал свое место, туманный ореол вокруг тела растворялся в воздухе, а само тело делало шумный выдох и умолкало. Когда до Скворцова дошло, что происходит, он с ревом бросился на Васяту, вцепившись в руку с наганом, хрипя:

– Что вы делаете, суки! Прекратить!

Его натиск был так свиреп, что ефрейтор упал и выпустил оружие из руки, которое тут же было отброшено ногой. Игорь направил уже снаряженный автомат на Руса.

– Размораживай их! Быстро.

7.

Ночная прохлада и неудача в собственном кабинете освежили и раззадорили Краюхина. Тот мигом пробежал темные коридоры, слетел по лестнице вниз и посеменил вдоль цепочки еле видневшихся следов, в лунном свете они были плохо видны – плац хоть и не подметали с вечера, но натоптано было изрядно и вел его вперед по большому счету нюх. В этот момент ему, как офицеру, необходимо было бы бежать в штаб, но он знал, что связи нет и не будет, а на передовой от него толку мало. Он чувствовал, что именно здесь, в преследовании этой тени-воровки таится самое главное, упусти он это – и все тут же начнет рушиться. Поэтому, пробегая мимо летнего умывальника, капитан потратил несколько секунд, чтобы сунуть голову под струю. Хорошо. Теперь враг непременно будет разбит, а победа будет за нами.

Логика подсказывала: раз похититель пришел за «камушками», то ему наверняка будет мало. И куда же он направится тогда? Правильно, в подвал. Там сейчас охраны нету.

Тут его еще раз кольнуло: там, на вышках, люди сражаются с неведомой опасностью, а ты, командир, шаришься тут, по тылам. Но, во-первых, по опыту прошлых ночей, Краюхин делал выводы: обойдутся без него, туман почему-то не может пересечь неповрежденных проволочных заграждений, а еще больше не любит прожекторов и его снова удастся отогнать, а мелкоту наверняка уже покосили всю. Вон, стрельба уже заметно реже стала, одиночными выстрелами и короткими очередями. Значит, волну уже отбили. Справятся. Ему надо поймать настоящего шпиона, даже двоих: продавца и покупателя. Радио еще иногда удавалось настроить, ведь получил же он подтверждение представления к званию от товарища Берия! Значит, снова доложит об успехе, а там и подкрепление подойдет.

Краюхин не знал, что лизоблюд телеграфист, которому нужно было выпросить выходной(он собирался самым постыдным образом сделать ноги из этого проклятого места), попросту наврал о том, что было сообщение из Москвы. Радио не принимало сигналов уже двое суток.

Капитан, точнее пока еще все-таки старлей, крадучись подошел к подвалу. Снизу доносились голоса. Сейчас ловушка захлопнется. Он уже видел тень в дверном проеме…

8.

«Внимание! Критическая ситуация. Непосредственная угроза объекту. Немедленно снять экраны, энергию перенаправить, блокировать анабиозный отсек!»

«Невозможно. Эфиротрофы прорвутся. Будет уничтожена вся популяция. Радиум еще не получен, слишком велик риск. До снижения амплитуды два часа. Может быть, успеем? Последствий уничтожения такого количества объектов не может предсказать никто! Это ведь была шутка? Ну, про размазывание всей планеты пространственно-временным парадоксом?»

«Шутка? Ну, можно счесть это и шуткой на фоне того, что под ударом вообще вся реальность, вот что может размазать. И еще, последствия попутного распыления такого количества радиума предсказать очень даже нетрудно. Эфиротрофы поглотят его. Они получат возможность жить вне аномалии и даже вне времени, материализуются. Возможные потери несопоставимы. Немедленно блокировать анабиозный отсек!»

«Невозможно. Амплитуда еще не снижена до безопасного уровня. Эфиротрофы пока сдерживаются. Зачем их пускать внутрь? Они же усилятся, если получат пищу!»

«Это уже не важно. Весь радиум будет получен и вывезен объектом. Необходимо устранить угрозу самому объекту. Немедленно экранировать анабиозный отсек!»

«Экраны сняты, энергия перенаправляется. Из-за столь быстрого извлечения радиума работа анабиозного отсека нестабильна, наблюдаются псисоматически импульсы, они не дадут… Сигнал пропадает! Требуется перезапуск системы! Амплитуда растет, скачок… Мы больше не можем повлиять на течение событий…»

9.

Никто не успел ничего сделать. Рус застыл, когда ствол ППШ нацелился прямо на него. Скворцов был слишком увлечен обращением с оружием, его охватил непривычный трепет, который всякий раз случается с новичком, в руки которого попало средство убийства при ясной перспективе тут же застрелить человека. Не злодея, не исчадие ада, а того, кто только что делил с тобой опасности, да, впрочем, делит их и сейчас. Это было похоже на окунание мозга в ледяную воду. Васята еще не успел подняться и взор его упирался в землю, руки напряглись, в попытке вскинуться одним прыжком и тут же размазать этого хлюпика. В проеме двери уже показался Краюхин, ствол его ППШ не дрожал и трепета он не испытывал. Просто не все мишени были в поле зрения, выявлять себя смысла пока не было. Он пока понял только одно: крыса и предатель – его личный водитель, Васята. Все стало на места, только этот человек имел доступ к его сейфу, только он знал код и место хранения ключа. Мог бы и раньше догадаться, но не сразу пришла мысль про сейф.

Все застыли в тех положениях, в котором их застал этот миг, отделивший шаткое существование этого клочка реальности от сдвига, который неминуемо эту реальность прекратит. Как только экраны исчезнут и барьеры будут прорваны.

Застыли и эфиротрофы – существа, которых люди принимали за этот странный туман. В некотором роде они и были туманом, точнее они жили в нем, питаясь эфирными сущностями, такими же, как сами они. Им подойдут и эфирные тела людей, когда они доберутся сквозь экраны – энергетические поля, установленные вдоль проволочных заграждений. Люди ошибались. Вовсе не проволока сдерживала этот смертоносный «туман», проволока была важной частью установки, излучателем и резонатором, она поддерживала контур в замкнутом состоянии. Поэтому эфиротрофы выгнали из леса кислотников и летунов. Это была попытка разомкнуть контур, пробить бреши. Эти насекомые-мутанты отлично бы справились – если бы набросились все и сразу, но при этом наверняка сожрали бы и все живое, включая невыведенных из долгого забытья коматозников, что было крайне опасно, поэтому приходилось дозировать число нападавших мутантов, чтобы те были бы убиты сразу после пробития всего одной бреши в обороне. Чтобы не пострадал радиум. Но люди оказались более стойкими, их не вывели из существенного равновесия даже ночные кошмары, на которые эфиротрофы были изысканные мастера. Собственно, это и было их сущностью, предназначением. Душа, видения, сны. А какая душа у насекомых? Приходилось понадеяться на ненадежные инстинкты. Но несколько дней постоянных ночных атак истощили не только запасы патронов у осажденных, но и существенно уменьшили численность тварей, фактически в этой последней атаке уже были убиты последние насекомые. Ничего живого больше в лесу не было, эфиротрофы и насекомые сожрали всех остальных.

Оставались еще пылевики, но у тех вообще не было души, даже отблеска и подобия. Амебы и есть амебы, пусть и такие развившиеся под воздействием радиума.

Осколок этой реальности и само существование эфиротрофов объединяло сейчас одно – катастрофа. Причиной был радиум, причиной всегда бывает радиум. Те небольшие, почти шаровидные, кристаллы, которые Рус только что прекратил извлекать из анабиозных капсул – самое мощное вещество в этой физике Вселенной, оно находится в основе любого движения, даже атомарного. И было, конечно, полным идиотизмом доверяться автопилоту на биологической основе. Проходя сквозь эфиросферу этой планеты, автопилот оказался под невольным – тогда еще – воздействием неизвестных доселе организмов, вызывавших кошмары. Он увидел свой первый в жизни сон и упустил управление, в результате в одном из отсеков анабиоза началась неуправляемая реакция. А потом перекинулась в другие отсеки. Полномасштабной аварии удалось избежать – то количество радиума, что было в топливных отсеках, наверняка при детонации стерло бы в кварки всю звездную систему вместе с кораблем, но после перехода в автоматический режим, аварийные отсеки был сброшены. Биоформы и часть экипажа не удалось эвакуировать. В итоге полностью снаряженный, заправленный и запущенный анабиозный отсек свалился в дикие леса неизвестной тогда планетки. Не менее восьми тангеров чистого радиума. Взрыв в дикой тайге, потеря оборудования и образцов и даже смерть части экипажа – ерунда по сравнению с пространственно-временным импульсом, который запустит общую реакцию в уцелевшем радиуме. Трудно представить, что в принципе будет во вселенной, если сдетонирует все пространство-время. И это еще не все проблемы, это только отсек анабиоза, самое срочное.

Вот, где настоящая катастрофа.

10.

Исчезновение барьеров так или иначе почувствовали все. Оцепенение, которое часто бывает в кошмарах, когда осознаешь, что против врага бессилен – было сигналом эфиротрофам. Людям они были очень хорошо знакомы и это чувство было взаимным: все те страхи и демоны снов, все кошмары и просто неудобные потрясения, что происходят с мыслящими существами во снах – все это навевалось эфиротрофами, рождавшимися в таких кошмарах и пожиравших потом эфирную энергию. Все демоны снов были сейчас тут, они шевелили своими дымчатыми щупальцами и открывали свои алчные дымчатые пасти. Были и такие, что вообще не имели образа, настолько неосознанным был страх их породивший. Эти были просто дымкой.

И чего точно не знали защитники на вышках – этих существ, этот туман прожекторы вовсе не убивали. Причиняли боль, заставляли попятиться, выждать в отдалении, пока не прорваны экранные поля. Но не убивали.

Экраны рухнули. Армия кошмаров и их прародители – они же и пища – оказались один на один, в прямой видимости, они взглянули друг другу в глаза, в души, внутрь туманной сущности ужаса.

А затем эфиротрофы ринулись вперед.

Это выглядело как быстрое наползание тумана со всех сторон, вперед струились ручейки дымных щупальцев, из белесой мглы высовывались пасти, клешни и тут же убирались обратно или перевоплощались во что-то еще. В этом был плюс строения эфиротрофов – их нельзя было разрезать или прострелить. Тела тут же переформировались в новые, зачастую еще более кошмарные – за счет впитывания ужаса жертвы пред лицом неизбежности. Солдаты на вышках погибли раньше, чем их тела упали и мысли кончились, разумы были опустошены и впали в прострацию, они же преумножили силу первых рядов нападавших существ. Бараки с уголовниками были малопитательны – эти люди не стремились к отражению общей опасности, им было «западло» держать сторону вертухаев против кого бы то ни было. Половина блатных вообще спали или пытались заснуть, сердито матерясь на шум и стрельбу, к которой успели уже привыкнуть за предыдущие ночи. Просто нахлынула белесая дымка и люди в робах оказались совершенно пустыми биоконструкциями. Технически они еще были живыми, но, как и солдаты на вышках, полностью лишились личностей, разума, эмоций и реакций на нервные импульсы.

Впервые за всю историю человечества в одном месте находилось такое количество людей, которым решительно ничего не было нужно. Даже способность мыслить и жить.

Их души были съедены.

11.

– Все руки вверх! Гниды!

Краюхин возник в дверном проеме как черт из табакерки. Васята только приподнимался, получил удар сапогом в живот. От неожиданности Скворцов сделал именно то, чего от него никто не ожидал – вскинул оружие, успев развернуться корпусом. Но выстрела не последовало, Игорь лихорадочно дважды нажал на спуск. И выронил автомат.

– Это правильно, Игорь Михаэлевич. Оружие детям не игрушка. Вероятно в будущем – при коммунизме – оружия вообще нету и поэтому незачем знать, что такое предохранитель. Удивительно, что в вашей разведшколе этому не обучают.

Рус разочарованно сплюнул:

– Ну ничего тебе доверить нельзя. Сам пернуть не сможешь, если потребуется, чтобы спастись. Самому стыдно, испугал меня, зараза. Небось, пушку только в компьютере и видел, рэмбо картонный? Предохранитель полозковый, в рукоятке перезарядки.

– О! Вот это по-нашему! Знакомцы, значит? А я говорил, что тут вас целая сеть, шпионов. Новый способ заброски изобрели, как я посмотрю.

– Так и есть, товарищ капитан! Все скажу! – Рус поднял руки, чуть выставив их вперед и понемногу наступая на Краюхина. – Я и моя группа заброшены сюда в состоянии отключки. Мы приходим в себя и образуем подпольный боевой отряд. Оружие – перед Вами. Я много чего знаю, товарищ капитан, все скажу!

– Стоять! – Краюхин был вынужден пятиться, не сводить глаз с Скворцова и держа в секторе обзора Васяту, на которого оглядывался раз в три секунды. – Пристрелю! Гражданин капитан для тебя, сволочь!

– Не стреляйте, гражданин капитан! – глаза Руса блестели как две сумасшедшие звезды. – У меня шифры, явки, имена. Я знаю, где схроны! Там взрывчатка и деньги!

– Стоять, я сказал! – Краюхин не мог оставаться на месте, не хотел и, все же, пятился, непроизвольно. Но выстрелить ему уже не приходило в голову. Как же: группа, схроны, взрывчатка, деньги. Да Москва за такое… Он отступал и все еще угрожающе тряс автоматом, но глаза его расширились, а сам он обратился в слух. Сейчас он получал то, что и не на всякой пытке выйдет. Этот псих тронулся, пусть выложит все, что знает. Это пронеслось в один миг как образ, думать об этом было некогда, Краюхин слушал. Наибольшим психом он сейчас был сам – не осознавая того, он уже ступил каблуком назад, за порог подвала.

– Я все скажу! Ефрейтор Васята завербован мной!

Краюхин взвизгнул:

– Стоять!

Но все равно сделал шаг назад. Он еще не услышал самого главного. Сам того не осознавая, он попал под гипнотическое влияние неотрывных светящихся глаз Руса и вся его воля ждала мучительной развязки, раскрытия большой и важной тайны.

Лучше, чем кто бы то ни было, это знал сам Рус. Его глаза вгрызались в мозг недокапитана, голос шептал прямо в эту голову, потерявшую фуражку: вот оно, слушай, слушай, гражданин капитан…

Краюхин слушал. Сейчас, сейчас эта сволочь проговорится…

– Наша основная цель…

Краюхин уже пятился по земле, сойдя с отмостки здания, по газону, за которым в темнеющем лунном свете виднелся уголок плаца.

Только уголок. Потому что все остальное уже скрывал белесый туман. Он надвигался тихо и оттого еще более зловещим казался голос Руса:

– … убить товарища Сталина!

Краюхин задохнулся от такого кощунства. В глазах потемнело. Целую минуту он пребывал будто… в коме… как эти…

Но туман в голове не рассеялся, а материализовался. Он возник из-за спины, обтек тонкими язычками человека в форме, которому уже никогда не выйти из звания старшего лейтенанта. Часть его сознания понимала, что это конец и ждала, что будет сначала. Удар? Его пронзит какой-то серый дымчатый коготь? Пошевелившись, он понял, что не может сойти с места.

Рус придержал выбежавшего из подвала Скворцова, а затем остановил рукой за плечо ковыляющего полусогнутого Васяту, который все никак не мог отдышаться.

– Смотрите. Предупреждаю в последний раз: берегитесь дорог. Не ходите по собственным следам.

Из-под сапог старлея выступила какая-то вязкая масса, вызвавшая у Игоря ассоциацию с молекулярным суперклеем. Она проворно обтекла сапоги, ноги поначалу дернулись, полуотключившийся Краюхин пытался отодрать их, но бесполезно. Поверхность «клея» забугрилась и покрылась узнаваемым «песчаным» узором, уже виденным ранее.

Пылевики. Ночь была их временем, а симбиотически живущие с ними туманные сущности только усилили активность. Эти несколько – случайно наткнулись на цепочку следов Краюхина и поползли вслед за ним. Дойдя до каменной отмостки здания, которую они не могли преодолеть (к тому же в здании был сильный электрический фон, которого пылевики так не любили) – они удобно устроились в отпечатках ног старлея, на газоне. А после затихли, высасывая из его следов слабую эманацию выветривающейся соматерры – остаточной жизненной энергии, которую любое живое существо расходует при каждом движении. Тем самым оставляя след в пространстве, который и видят некоторые существа, которым приписывают отменный нюх. Пылевики ждали и могли так прождать до рассвета, пока солнце не заставит их просочиться в почву, где на глубине нескольких метров передвигаться было делом непростым, пропитывая собой снова и снова тяжелую землю, натыкаясь на пласты глины и обходя валуны. Чаще они перемещались по ночам, определяя звериные тропы и точно так же, как сейчас, устраивая ловушки в свежих отпечатках лап. Именно это имел в виду Рус, говоря: нельзя возвращаться по собственным следам. Такие засады были обычным делом там, где водились пылевики.

Амебообразные твари уже поглотили офицерские сапоги и ноги до колен, несчастный выронил бесполезный автомат, парализованный ядом, не в силах повернуть голову, чтобы рассмотреть то, что предстояло, только вращал глазами, да и это причиняло боль. Пылевики, натянувшись на ноги до колен, остановились, будто давая возможность сначала поужинать старшим существам в их жизненной связке.

Это не было кошмаром. Боль тут же утихла. Совсем, вся. И в глазах, и в голове, и в ногах – пылевики уже растворили сапоги, штанины галифе и кожу ниже колен. Что-то серое и спасительное впитывало эту боль, вытягивало, как колу через соломинку, хотя Краюхин никогда не видел соломинок, через которую можно тянуть какую-то «колу». Эта дурацкая фраза пришла оттуда, из серого существа, видимо оно не переварило еще до конца чью-то личность и разум старлея мог читать остатки мыслей покойного. Он понял, что все кончено: оборона рухнула и лагерь захвачен, весь личный состав погиб, а чужие мысли достались ему от кого-то из барака «отморозков». Серые дымчатые существа вонзили в него свои хоботки, а те, кому не хватило поверхности кожи жертвы, вонзили их в стоящих впереди. И так без конца, пока личность и все духовное существо – офицера в первую очередь и человека во вторую – не рассосались по бесчисленным голодным зевам, тут же дававшим не менее голодное потомство.

После за еще живое, но лишенное каких-либо признаков разума и мысли тело взялись пылевики. Прежде чем они обглодали плоть и сожрали кости, Рус затолкнул Скворцова и Васяту обратно в подвал. И закрыл дверь.

– Что делать будем, господа-товарищи?

Вопрос Руса остался без ответа. Потрясенный зрелищем Скворцов его вообще не услышал, а Васяту хватило только на то, чтобы повернуть голову и спросить дрожащим голосом, так непохожим на его прежний спокойный нагловатый бархатный баритон:

– А… это… Мы… Вы пправда ххотите уббить… товарища Сталина?!

Его расширенные глаза смотрели, как смотрит наивное дитя, когда хмурый дед уносит к пруду корзинку с новорожденными котятами, чтобы отпустить их в лес.

Рус начал смеяться тихо, прыснув сначала в рукав, но тут же его прорвало и смех грянул на весь подвал, переходя в гомерический хохот.

При этих звуках Скворцов снова свалился в глубокий обморок.