1.

Пахло сыростью, прелой хвоей и… чем-то еще. Тленом. Как-то навязчиво, будто дух этот лез в голову, как кислота во рту и боль в голове после хорошей попойки.

Собственно, голова-то болела, как без этого, только не от удовольствий. Чувствовалось, что щека содрана, а запекшаяся на ссадине под ухом кровь заставляла хотеть почесаться. Но стоило хотя бы приподнять скованные руки, как охранник нервно поправлял сползающий с плеча ППШ, делая шаг вперед. Приходилось опускать руки снова. Чтобы не думать потом, что бы этот бык в зеленом мог бы сделать, подними он таки руки к виску, человек на стуле сосредоточил свой взгляд на единственном окне в комнате. Оно было заметно больше отдушины в камере и из него, несмотря на преследующий запах тлена, иногда докатывалась волна свежего лесного воздуха.

Ах, как давно он не чувствовал такого аромата! Даже здесь он был прекрасен. Вместе с этими извечными запахами тюрьмы. Ставшими уже родными за каких-то…

Сколько он здесь?

Нет, не вспомнить.

Толстенный, просто огромный, шмель – лениво потыкался то в один, то в другой заржавленный прут решетки и неторопливо вылетел. На волю.

Стало как-то одиноко и завидно. Часовой, при всей своей внушительности, производил впечатление массивной мебели. Такого не разговоришь, дело знает. Да и не о чем с ним разговаривать.

Ноздри рефлекторно дернулись, почуяв новые ощущения: вошедший практически бесшумно старший лейтенант Краюхин (кажется) разнашивал новые сапоги, с вечера намазав их касторовым маслом, а поутру покрыв свежей ваксой. Новая портупея, хруст и запах свежей кожи, когда офицер проходит мимо человека на стуле. Старлей вот-вот получит капитана за поимку шпиона, представление уже ушло, ждали «добро» лично от товарища Берия и вот сегодня оно пришло, подтвердил телеграфист. Ждали вечернего построения – для торжественности, так сказать. Обычно это означало как минимум «Красную Звезду», но учитывая, что этот орден Краюхин уже получил, сейчас все могло быть серьезнее. Вместе со званием мог прийти и Орден Ленина.

Обо всем этом телеграфист с охранником поговорили за пять минут до этого, вальяжно и по-свойски, будто никакого избитого человека рядом не было. Оно и правильно, жизнь идет. Когда из коридора донеслось далекое «смирно», стрелка часов скакнула на последнее деление перед двенадцатью. Без минуты девять утра. Телеграфист тут же выскочил за дверь, умудряясь не грохать сапогами по гулкому дощатому полу, крашеному коричневой краской.

И только через минуту вошел Краюхин, властелин сегодняшнего дня. Сегодня принесет ему поощрение за усердие и службу Родине.

«Новый капитан» – прилипло мысленное прозвище – достал из галифе ключ на цепочке, сел на стул и чуть наклонившись, открыл ящик стола – щелкнул замок, послышалось шелестение бумаг, затем тощая желтоватая папка шлепнулась на зеленое сукно стола, по краям обитого кожей, поверх которой блестели декоратиные шляпки бронзовых мебельных гвоздей.

– Скворцов. Не вспомнил еще имя-отчество?

Скворцов хранил молчание. У него в голове после камерной обработки грубыми ботинками было две мысли: почесаться и о воздухе за окном. Нового Капитана будто и не было в комнате.

Из папки появилась книжечка в темно-красной обложке.

– Ну, как же. Игорь Михаэлевич. Еврей, штоль?

Скворцов разлепил губы:

– Между прочим Иосиф – тоже еврейское имя, товарищ капитан.

Краюхин подскочил на стуле переводя взгляд с портрета Вождя на стене на криво ухмыляющуюся физиономию подследственного.

– Ты это брось, Скворцов, или как там тебя. Иосиф – имя советское, если его носит советский человек. А вот что ты за гнида – еще предстоит выяснить. По этому «документу» ты, Игорь Михаэлевич, определенно попалился. Год рождения?

– Тысяча девятьсот семьдесят третий.

Офицер оторвал с настенного календаря листок и поднес его к носу арестанта.

– Ничего не говорит тебе дата «21 июня 1951 года»? Место рождения.

– Город Москва. Прописан: улица Ангарская, дом восемь.

Вошел солдат, рядовой, судя по погонам, тоже с малиновыми петлицами госбезопасности. Постелил на стол салфетку, на нее поставил поднос с помятым чайником, сахарницей и галетами на блюдце. Новый Капитан налил кипятку в граненый стакан, куда перед этим высыпал немного заварки с заскорузлой ладони. Он всегда заваривал чай сам, лагерная привычка. Поставил чайник обратно на поднос.

– Нет в городе Москве никакой улицы Ангарская! И района Западное Дегунино нету! Ваша разведка совсем отупела, надо думать? На! Читай!

Скованные наручниками руки сжали бумажный лист. Газета «Трудовик», лозунг «На свободу с чистой совестью!» – наверное местная лагерная малотиражка. Его фотография. Заголовок: «Пойман иностранный шпион, эмигрантcкое охвостье, глумясь над СССР, выдает своим холуям «российские» «паспорта». Вот оно что. В общем-то как-то и не верилось, что Старый Старлей – он же Новый Капитан – ему поверит. Короткая статья повествовала, что в Сибири пойман шпион, выдающий себя за сумасшедшего. Говорящий, что он из будущего, но все равно забравшийся неизвестно как на закрытую территорию. Название объекта не фигурировало, никаких подсказок. Поиск пособников и врагов продолжается.

Что-то подсказывало: все, приговор. Значит, суда не будет, если он уже определен в шпионы. И – никаких наводок на то, где он. Может, помогло бы определиться, как сюда попал.

Проблема в том, что Скворцов и правда не помнил. Вообще, ничего. Ну, после того, как обнаружил себя в одиночке и его стали таскать на допросы. Отбили все, боль только в прошлой памяти. Но одно помнил определенно.

– Не Михаэлевич я, свинья. Михалыч я.

Удар точно в нос, хруст и боль. Стул опрокидывается назад, но поднимать его никто не спешит. Слезы, кровь, сопли – в камере зябко вечерами, продуло, видать. Отплевался в сторону.

– Ты думаешь, тебя бьют? Это не бьют, дорогой. У нас на допросах не бьют. Тебя, ведь, твои же братья зеки так отделали – стоило тебя на полчаса в общак к «сукам» определить. Это тебе просто встречный комплимент за «свинью». А теперь к делу.

Подхватили с пола за шиворот, подтащили к столу, вновь на стул. Туман перед глазами рассеялся. Паспорт, прямо перед ним, раскрыт.

«Скворцов Игорь Михаэлевич». Год рождения смазан, будто паспорт в воду уронили. Точнее, вроде строчки какие-то есть. но стоит на них перевести взгляд, смысл символов уходит будто, расплываются буквы и цифры. Ничего прочесть нельзя. Где выдан документ, кем, год рождения… Выходит, капитан и вправду не врет.

Вот только никакой он не Михаэлевич. Михайлович он. Михалыч. Это точно.

А еще слова стали мутнеть. Арестант вертит головой, глаза становятся бессмысленными, он вращает ими, как обычно это делают комики. Но ему не смешно. Ему никак. Не понимает, что старлей-капитан от него хочет. Все уплывает куда-то.

Туман, серый-серый. Уж лучше была бы тьма.

2.

«Что происходит?»

«Слишком высокая амплитуда. Объект нельзя перемещать, биоформы могут выйти из поля слежения, потом растеряем, придется снова искать. Лучше подождем в этой фазе сутки, уровень помех снизится, тогда перебросим зонд».

«А система выдержит?»

«Нет, столько не продержится. Деактивируйте всех, чья активность проявлялась дважды в течение последних пятнадцати лет. Освободим ресурсы, они нам нужны».

«Но… мы закрываем слишком большой сектор. А если найдены не все? И как быть с периферийной популяцией?»

«Это уже не важно. У нас достаточно протестированных объектов с практически нулевой погрешностью, новые нам не нужны. Нужен радиум. Главное, чтобы система поддерживала активированные биоформы и периметр в течение суток. Остальных на списание, включая периферию, она больше не нужна. Весь радиум срочно вернуть, передайте информацию зонду».

«Но… Это ведь массовое убийство!»

«Да, это именно оно и есть».

3.

Когда Скворцов пришел в себя, его окружала тьма, а запах тлена был таким невыносимым, что… Нет, паника не нужна.

Наручников нет, сняли, пока он был без сознания.

При этой мысли одновременно отлетели и слабость, и страх. Тотчас на черном полотне тьмы прорезалась дрожащая блеклая полоска, потом еще одна. И еще. Пока все они не образовали четкий контур: дощатая дверь, в той стороны где-то стоит лампа.

А еще улетучившееся биение в висках освободило слух и Игорь отчетливо услышал звук, который мигом придал ему самообладания.

Стрекотание кузнечиков. Оно слышалось даже здесь, в камере при самой тюрьме, карцере или одиночке – пока непонятно. Когда он вырубился… Значит, уже вечереет, стих ветер, но солнце, скорее всего, еще не село.

Видимо, его пробуждение не прошло незамеченным, хотя он мог поклясться, что окошко двери камеры не открывалось. За дверью загрохотали сапоги, свет сквозь щели стал ярче, послышалась возня, щелкнул замок и дверь, наконец, раскрылась. В прямоугольнике света возникла фигура солдата, не того здоровяка, а наоборот – доходяги в форме, сидящей как-то мешком, ефрейтора. В руке – наган стволом вниз.

– Выходи.

Сильный запах выпивки. Но глаза блестят яркими точками в свете стоящей на полу у двери лампы.

Скворцов вышел, на секунду придержавшись руками за косяк.

– Куда? Вы права не имеете такого!

– Ээх, права… Не трясись, на исполнение пока очередь, до тебя не дошло. Тебя, как ты сознание потерял, товарищ капитан приказал в камеру доставить, в ту, из которой тебя сюда привели. Да я подумал тогда: тащить еще. Очухаешься – сам дойдешь. Пока положили тут. Вот. Не боись!

Ефрейтор пошатнулся и хлопнул Скворцова по плечу, с одной стороны одобряюще, с другой – придав направление движения. Удивительно, но при всей худосочности, шутливый удар по плечу оказался таким, что Игорю пришлось плечо растирать.

Они прошли полутемным гулким коридором. Огромная тень впереди неожиданно сделала шаг в сторону. Тот самый амбал, охранник. Ефрейтор скомандовал:

– Лицом к стене!

Скворцов повернулся лицом в сторону, не будучи точно уверенным во мраке, что стена именно там. Долгие, долгие секунды, когда вроде чувство опасности отпустило, но все равно ждешь удара или пули в затылок.

Ага. «Пули в затылок»! Невесть как попавший хрен знает в какое прошлое среднестатистический менеджер (или кем он там мог быть, в двадцать первом веке) сорока лет, видевший войны по телевизору, напряженно ждет пули в затылок! Оборжаться.

Игорь действительно прыснул от смеха, но тут же, спохватившись, громко чихнул и заслужил удар сапогом по низу спины. Щелкнул еще замок, затем лязгнуло железо. Ефрейтор схватил арестанта за рукав и вытолкнул за дверь.

То, что Скворцов принял за тюрьму, оказалось двухэтажным кирпичным зданием с пристройками, обшитыми тесом. Стрекотание насекомых просто изводило, настолько было приятно слуху. Почти ничто не заглушало этого звука. Так, хозяйственные всякие шумы: солдат уронил колесо у полуторки, ругнулся, неразборчивый голос вдалеке выкрикнул какую-то команду, ответом был взрыв хохота. Выйдя на улицу, ефрейтор повел его вдоль стены, пошатываясь и время от времени вновь и вновь хлопая по немеющему плечу:

– Ну! Чего веселимся-то? Со здешней охраной шутить не советую. Мне-то что, я шофер. Начальство вожу, товарища капитана, стало быть. Сегодня они его новое звание отмечают, уже сильно выпимши все, самим с тобой валандаться неохота, ну и послали меня, повезло тебе, считай.

Скворцов осторожно поддержал разговор:

– Чего повезло-то?

– Да того! Говорю же, тебя в барак приказали определить, но – опять к «сукам», совсем. Но я так думаю: товарищ капитан к моменту приказания подвыпили уже, а ты явно не сучьей и не воровской масти будешь. И вообще сильно не местный, так я думаю. Порежут тебя там. Или зашестерят. Что хорошего? Годов тебе много, а вот будто «зеленый» ты, молодой, хилый. Тоже «из будущего», что ль?

– В смысле? Как это, «тоже»?

– Да, тут таких как ты самих на целый отдельный барак набирается. Их и держат отдельно, не в общей зоне, понятно. Так что, в «сучий» общак тебя не поведу, если…

– Если – что?

– Если расскажешь мне кое-что. А еще точнее – сделаешь.

– Что рассказать-то? Сталин умрет в 1953 году, СССР развалится в 1991-м. Если тебе это интересно.

– Да, это я знаю. Мне, как советскому человеку, это не может быть неинтересно и небезразлично. Молчать!

Они как раз проходили деревянную вышку, грубо строганные бревна и доски ее здорово потемнели от времени, что совсем не гармонировало с белыми свежими столбами проволочного ограждения и совсем было не к месту в сочетании горящими вечерним солнечным светом верхушками деревьев, край леса тут был в каких-то двадцати метрах. Часовой бросил возиться с прожектором, перегнулся и с интересом спросил:

– Что, Васята, орешь? Политический, штоль? Чегой-то ты его?

– Ага, политический, жаль не металлический. Гвозди бы делать из этих людей, при коммунизме нельзя без гвоздей. Опять-таки, гвозди поссать не просятся.

Часовой, смеясь, вернулся к прожектору. Скворцов и Васята подошли к приземистому бараку, окруженному колючей проволокой.

– Имей в виду: у барака охраны нет, но выходить ночью на улицу себе дороже. – Васята притормозил Игоря рукой, закурил, предложив папиросу арестанту. Тот помотал головой. – Вот, что мне нужно от тебя, браток. Ты, говорят, тоже мало что помнишь, но воспоминания, возможно, будут приходить к тебе. Потом. И вот, что. Если тут что начнется… а оно начнется, я чую, очень скоро, так вот: возьмешь меня с собой. Тогда и расскажешь, что мне будет нужно. Ну? Или к «сукам»? Впрочем, могу и к ворам, там тоже сахара не обломится. А у таких же, как ты, тебе и попонятней, да, может, очухаешься скорее. Ну?

– А что начнется-то?

– Не знаю я, браток. Но недолго этому месту быть, вот что. Сейчас, вроде бы, пятьдесят первый… но, веришь, чувствую я, что это не так. По ночам тут все страшнее и страшнее. Нечисть мерещится… и не только мерещится. Будто подползает что-то ближе и ближе, вот что я чую, браток. Вас откуда-то все прибывает, негусто, но ведь с месяц уже, а за последнюю неделю вылупилось столько, сколько за остальные три. Знак это… Мы – как на поляне посреди неизвестного. Со станции уже давно курьеры не приходят. Машина не вернулась, автобуса тоже месяц не было уже. Скоро все случится, может, до утра нам не дожить. И наши все…– он повел рукой по вышкам, на которых уже зажглись прожекторы – им тоже не дотянуть. Что хошь делай, своих как хошь уговаривай, а чтобы взяли меня с собой. Потом поймешь, чего не понял. А я помогу вам. По рукам?

– Ну… по рукам.

– Вот и славно. Бывай покеда.

Дымя папиросой, покачиваясь, Васята ушел.

Скворцов, помедлив с полминуты, отворил тяжелую дверь и вошел внутрь.

Возможно для лагерника сороковых обстановка тут была «как и везде», но от густого запаха портянок, гуталина, чего-то горелого, кислого и невесть чего еще – но явно неприятного – у Игоря закружилась голова, он ухватился за дверь, но почти устоял. Опустился в изнеможении на подставленный табурет.

В бараке было человек тридцать, не сказать, что битком, очень даже просторно. Сдвоенные деревянные нары из досок, отполированных многими узниками, между ними – широкий проход, в котором стояли несколько «буржуек», их изогнутые дымоходы крепились к центральным бревенчатым столбам, на самих дымоходах сушилось по небольшой кучке неопределенного цвета вещей. Впрочем, два ярких пятна было и тут: в одном Игорь распознал джинсы, сравнительно новые, другое оказалось хлопковой «ковбойкой». Один дымоход пустовал по понятной причине: с буржуйки была снята крышка и пожилой человек, стоявший ко входу вполоборота зорко следил за чем-то жарящимся, снимая с кусков стальной проволоки небольшие тушки в котелок и насаживая из другого взамен сырые.

– Летучих мышей пробовать доводилось? – раздался голос над ухом.

Чернявый ухмыляющийся парень лет двадцати пяти, который и подставил почти упавшему Скворцову табурет, увидев, как тот отшатнулся, поспешил закончить:

– Не доводилось? Вот и хорошо! Нам тоже. Голуби это, не боись. Мы сегодня их кучу набили, пока очищали чердаки. В этом смысле нам везет, у нас тут блатных нету, сами наловили, сами и схаваем. Ты зеленый какой-то, видать без шамовки давно. Егорыч, дай новенькому вне очереди, а то он сам по весу чуть потяжелее голубя.

Брошенная в помятую алюминиевую миску небольшая тушка была подкреплена сухарем и печеной картофелиной. Егорыч бросил только:

– Проходи, не задерживай. Тут очередь из упавших с неба.

Скворцов, хрустя костями и сухарем, спросил чернявого:

– О чем это он?

Чернявый, уплетавший такую же порцию, прожевал кусок и ответил:

– Как, о чем? О нас, обо всех. Мы ж тут не простые зеки. И сильно не местные. Не понял? Ты… из какого года?

– Точно не помню. Все будто в тумане. Из две тысячи… одиннадцатого, кажется. Нет, мне… сорок, а я семьдесят третьего года. Значит две тысячи тринадцатый. Но не помню ни хрена. Только этот бес, капитан ваш, почему-то меня Михаэлевичем называл, а я Михалыч. Ну, я-то знаю, кто я! Это точно. А в паспорте и правда Михаэлевич.

– Тебя как звать-то?

– Игорь. Скворцов.

– Тут, Игорек, с именами и фамилиями, как и с людьми, чудеса происходят. Я, вот, Роман. Настоящей фамилии не помню, кажется Шлихер… Или Шишкин, может ТУТ у меня такая фамилия…. Какая разница. Паспорта, как у тебя, нету, с этим не повезло. А зовут, вроде, Красуня. Да я и не обижаюсь, это ж не со зла и не по-настоящему. Знаешь, тут ведь все как-то не по-настоящему. Михаэлевич… Тут и паспорта ненастоящие. Тут только ты настоящий. Я. Люди. А как нас где зовут…

– Шлихер?.. Этот капитан меня евреем назвал еще.

– Я – цыган, дорогой. Как меня ни назови! Красуня я!

– Так а ты сам – из какого года будешь?

– Вроде бы из две тысячи седьмого. Да тут самые разные персоны присутствуют. Как сюда попали – никто не помнит, только отрывочные какие-то вспоминания случаются. Сны еще. Егорыч, например, из тридцатых, ему все долго объясняли, что война давно кончилась, а какая – он и не знает, прикинь! Микитка Голуб – его убило прошлой ночью – тот вообще из восемнадцатого, от голода спасался, в Сибирь бежал. И добегался.

– Почему убило?

– Тебя Васята привел? И не рассказал? Ну, это в его стиле. Заметил, что охраны у барака нету? Еще бы, тут и находиться ночью себе дороже. Голуб к блатным собирался, ножик ему обещали за полведра картохи, там у них бунт был недавно, так их и на работы не водили, хавчик урезали. Тут один способ усмирения – через голод. А ночью охрана к баракам не ходит, на вышках отсиживается, да в «вертухайке». Вот Голуба и сцапали, когда он из барака вышел.

– Кто сцапал?

– Все увидишь. Сегодня ночь лунная, все будет хорошо видно.

Скворцов помолчал пару минут. Понятно то, что ничего не понятно.

– Так в каком смысле: «из какого года»? Тут все из разных времен, что ли? На тот свет мало похоже. Идиотизм, скорее. Или белая горячка.

Красуня захохотал:

– Да причем тут тот свет? Тут это – ЭТОТ свет. Знаешь, мне идти вахту проверять, темнеет уже. А ты насчет годов и прочих вопросов подойди к Русу.

– А он кто?

– О! – Красуня поднял палец. – Рус тут самый главный. И самый ценный, пожалуй. Он – местный.

– Из 51 года?

– Нет. Я тебе открою тайну, которая вовсе и не тайна. 51 год тут тоже не местный. Только Рус. Иди к нему.

С этими словами Роман Красуня-Шлихер-Шишкин подмигнул и убежал на другой конец барака. Через минуту он уже был на верхнем ярусе, где вдоль вентиляционных окон-щелей между крышей и стеной были пристроены мостки из жердей и досок, на них послышалась яростная ругань. Тон цыгана больше не был дружелюбным.

Да, что-то надвигалось. Напряжение буквально висело в воздухе, будто над всем этим местом сгущалась туча, усиливался страх, если еще были силы бояться. Чувство осажденности и близкой развязки. Это чувствовали все. Люди ужинали молча, к Скворцову больше никто не подошел, все, казалось, были погружены в свои мысли. Возможно, тоже ждали неизбежного.

Русом оказался высокий бородатый мужик, одетый в засаленные камуфляжные штаны и черный лагерный бушлат. Он выслушал короткий рассказ Скворцова и невозмутимо ответил:

– Ну, что ж… История занятная, но в здешних краях не новая. Давай-ка я тебе кратенько поясню, что тут и как. Только давай договоримся сразу. Девяносто процентов тех, кому я это рассказывал, в различных выражениях сразу сообщали мне, что я несу чушь. Обычно при подобных намеках я бью в репу. Просто надоело видеть перед собой тупых идиотов, не могущих удержать рот за зубами, пока им излагают вводную. Я – знаю, о чем говорю. Ты – вообще ни черта тут не видел, даже всего этого лагеря. Так что ты будешь молчать и слушать. Договорились?

Скворцов кивнул.

– Вот и отлично. Значит так. Мы находимся вблизи места падения Тунгусского метеорита. Да, того самого и не надо думать обо мне плохие вещи. Это – лагерь, одно из исправительных учреждений, ты уже понял, что здесь пятьдесят первый год и вокруг кровавая гэбня. Впрочем, тут я тебя разочарую. Все в точности наоборот: здесь кровавая гэбня, а вокруг… А хрен его знает, что вокруг. Когда я вошел сюда, был две тысячи четырнадцатый. А когда выйду – неизвестно, какой будет год. Короче, место, где находится этот лагерь – пространственно-временная аномалия. И она в свою очередь находится в другой, более крупной аномалии, как в матрешке. Все это в целом известно как Земля Туманов, хотя местные чаще зовут ее Республикой Тишины. Таких аномалий как эта тут несколько десятков, они как крапины на шкуре, находятся в малонаселенном поясе, третьем по счету, недалеко от радиуса, который окружает саму зону эпицентра взрыва, мы называем его Нулевым Кругом. Круги… об этом как-нибудь потом. В общем, я полез в эту аномалию в поисках редких вещей… Да и попал сюда. Знаешь, тут ведь всякое попадается и многое происходит. Вещи из прошлого, люди из будущего, есть совершенно неизвестные науке камни, растения… Но есть и твари, местные. Если с мутантами я еще привык иметь дело – вокруг эпицентра их довольно много, они, как и люди, избегают аномалий и поясов с сильными искажениями. Но тут… в общем, все сам увидишь. Этой ночью многое произойдет.

Скворцов, наконец, подал голос:

– Никогда не слышал ни о какой аномальной зоне. Земля Туманов… это похоже на название рассказа. Фантастического и не самого умного. Извини, но это и вправду так звучит. Не хотел тебя обидеть.

– Так рассказ и вышел. В газете «Звезда Сибири», это в Новосибирском Академгородке. Потом его перепечатали несколько журналов. А после сюда, как из мешка, хлынули всякие идиоты с фото- и видеокамерами, какие-то ученые, даже – чиновники, чтобы переписать местное население. Мы ж, граждане Республики Тишины, получаемся по ихним законам вроде как нелегалы. Только вот их законы тут не в ходу. Земля Туманов не пускает никого извне. И почти никого не выпускает. И очень плохое иногда случается с теми, кто вырывается отсюда.

– А ты-то откуда все это знаешь?

– Так я ведь и написал этот рассказ. В Интернете было не очень много всего про Землю Туманов, тема меня захватила и я собрал, пожалуй, лучший архив материалов о ней. А потом написал статью, но ее не печатали, а текст не вернули, он пропал в трех редакциях. Пришлось переработать, с рассказом, вроде, прокатило, газету тоже выбрал с умом. Пока туда-сюда, видимо, те, кто контролировал утечки, пропустили такое, а с выходом номера информация попала во многие информационные и научные круги. И спокойная жизнь кончилась. Сделали меня экспертом по Земле Туманов, но при этом рядом появились очень серьезные дяди. После второго покушения я и свалил. Ну а куда мне еще можно было?

– А как попадают сюда? Ну, все эти люди, да еще из разных времен?

– А, это, брат, еще более запутанная тема. Никто не знает, как. Просто находят вот в таких «крапинах» коматозников. Не знают, откуда те там берутся, просто берутся и все. Некоторые очухиваются и тогда оказывается, что они то из времени коллективизации, то «сухой закон» Горбачева помнят, то из-под Чернобыля времен взрыва атомной станции. Там, говорят, тоже есть мутанты. Забавные случаи бывали. Был один крендель тут, не верил, что он в Сибири, дорогу все искал, что в Киев приведет его или в Припять. Так и не поверил. Ушел и его пылевики сожрали.

– Кто?

– Неважно. Тебе их до ночи бояться незачем. Тут свои кошмары есть. А про пылевиков я тебе потом расскажу. Если выберемся. Вернее всего я выйду, а вот вы… Впрочем, поглядим.

– А почему мы можем не выйти?

– Видишь ли, это место, как ты уже заметил, здорово орудует со временем. Может человека сквозь сто лет перенести и он не состарится ни на день. Так вот, внешние границы Земли Туманов эту ошибку или «погрешность», как ее называли одни канувшие в туман ученые дурики, могут исправить. Ну, время вроде пружины. Перенесся человек – пружина натянулась. А вот кто ее разрядит… может он же, а может грибник пойдет, того – шарах – состарит лет на пятьдесят. Местные-то в курсе, кто здесь живет. Ну, там, вне «крапин» стало быть. Их мало, но они есть. Молчаливые только.

– А на тебя такое не действует?

– На меня нет. Потому я и хожу, где хочу. Потому пришел и попал сюда, к вам. Дело у меня. Закончу до утра – тогда и когти рвать буду.

– И охрана тебя выпустит?

– А кто ее спрашивать будет? – Тут Рус засмеялся, но смех практически тут же оборвал. – Все, разговоров достаточно. В первичные детали я тебя ввел, дальше делай как все.

– А что делать-то?

Что ответил Рус, Скворцов не услышал. Мир вокруг снова расплылся и он рухнул с табурета головой назад…

Оставить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*
*

*

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.